— После демобилизации, — неожиданно сменил он тему, — нам довелось еще разок встретиться со стариком. Тогда я только что выписался из госпиталя; вместо руки у меня торчала обернутая носком культя, и я плохо представлял, что буду делать дальше. Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться к прежнему занятию, вот я и начал бродить по лесу. В какой-то момент пришло желание со всем покончить, но вешаться не хотелось — мысль, что птицы выклюют мне глаза, внушала ужас. Висельников всегда находят изглоданными, чудовищно обезображенными, а это не для меня! К тому же повеситься с одной рукой нужно еще суметь. И тогда я надумал пойти к Адмиралу и спросить, не завалялось ли у него где ненужного, плохонького ружьеца с двумя-тремя патронами? Я бы засунул себе его в рот, как трубку, и паф! — финита ля комедиа!

Калека сделал паузу, пытаясь собрать воедино ускользающие воспоминания. Не фантазировал ли он? Не очень-то доверял Жюльен пьяным откровениям. Не развлекался ли попросту Брюз, чтобы скоротать время? Бог послал ему случайного собеседника, который на время избавлял его от скуки, и слишком велико оказалось искушение задержать его подольше любой ценой, даже ценой лжи. В нем сидел профессионал-рассказчик, которые частенько встречаются в кабачках; в речах его свозила подозрительная легкость.

— И я таки пошел, — продолжил скульптор. — Тогда Адмирал еще жил в господском доме, но слуг уже уволил. Поговаривали, что он лишился всех денег, я же думаю, что он просто хотел остаться один, без свидетелей, ибо содеянное не давало ему покоя. Когда я увидел его в гостиной, он напоминал нищего. Дом был уже в страшном запустении, чудовищном! Старик пил горькую: в ход пошли все запасы спиртного — от трехзвездочного коньяка до самогонки из картофеля, которую он глушил как молоко — стаканами. Да от такого пойла у нормального человека выпали бы все зубы! Вот он мне и порассказал… что, видите ли, Клер убила Матиаса, потому что хотела жить с ним, Шарлем Леурланом, владельцем судоверфи… что Матиас так и не сумел с ней поладить и в действительности это он, Адмирал, приобщил ее к постельным утехам, от которых она не смогла отвыкнуть… что чем больше она получала, тем чаще хотела, была ненасытной… Еще он сказал, что явился к Клер на следующий же день после свадьбы и нашел ее, полной отвращения к любовным играм. Его хам-сынок со своими гусарскими замашками обошелся с ней очень грубо. Понемногу он ее приручил, открыв ей плотские радости. С тех пор Клер стала жадной до ласк и не желала, чтобы между ними стоял Матиас…

— Но это же полная чепуха! — взорвался Жюльен.

— Не скажи, — шепотом произнес Брюз. — Мне с этим и раньше доводилось сталкиваться. Старый тертый калач имеет больший опыт в обращении с прекрасным полом: он действует осторожно, вкрадчиво, дает женщине время испытать наслаждение. Молодой ведь как? Достает свой клинок — раз-два, и готово! В два счета все кончено, и тут же прячет оружие в ножны, даже не бросив последний взгляд на жертву. Таким способом ничего хорошего не добьешься. Вот, значит, какая вышла грустная история…

— И он вам все это рассказывал?

— Адмирал уже был не в себе, заговаривался. Самогонку пил прямо из консервной банки — разве этого мало? Старик утверждал, что прогнал Клер потому, что она стала ему отвратительна после смерти Матиаса, и упрекал себя в том, что позволил снохе осуществить страшный замысел. Что он, дескать, оказался слишком слаб. А я тогда, помню, вставил: «Будьте поосторожнее, месье Шарль, нечего делиться такими вещами с первым встречным, это может дойти до ушей жандармов…» На что он заметил: «Плевать, я подохну раньше, чем они сюда сунутся, жандармы! Надолго сына мне не пережить. Доконала меня эта стерва, выпотрошила, как кролика. Я не столько жалею о сыне, сколько о ней. Бог свидетель, о ней! Я — обыкновенная свинья! Остается только подвесить за ноги и выпустить всю кровь над тазом! Это ж надо, позволить себя околдовать! Чертовщина какая-то!» Именно так и сказал, в точности.

— И вы поверили?

— Выглядело правдоподобно, а там — разве узнаешь? Он-то, похоже, в этом был убежден. Но не исключено, что он выдумал трогательную историю для собственного успокоения и кончил тем, что сам в нее поверил.

— Не говорил ли он, что я — его сын?

— О тебе речи не велось. Только о матери. Повторяю, грустно мне было найти Адмирала, такого важного господина, в подобном состоянии, да еще в доме, превращенном в стойло, где куры гуськом разгуливали по роялю, а собаки испражнялись прямо на ковры… Правда, Шарль Леурлан и раньше любил выпить, но никогда не перебирал — знал норму. Только ведь долго не протянешь, если ежедневно накачиваешься дрянью, от которой плавятся мозги, словно сахар в кипятке! Пойло вроде того, что он употреблял, давали солдатам в Первую мировую, чтобы они пьянели и, ничего не соображая, лезли в атаку. Абсент по сравнению с ним — микстура от кашля. Каждый раз, когда я потом навещал Шарля, мне казалось, что его глаза все больше выцветают. Последнее время старик почти ничего не ел: выпьет сырое яйцо или проглотит бутерброд с жиром, чтобы смазать желудок перед очередной порцией выпивки, и только. Я не считаю себя чистюлей, но он и вправду был чушкой. Носил только плащ из чертовой кожи и летом, и зимой. Когда становилось слишком жарко, раздевался под плащом догола, как монах. Прачки больше не было, и вместо того чтобы стирать белье, Адмирал попросту его сжигал — я сам видел! Благодаря ему я и отказался от самоубийства. Наблюдая, как он скатывается в пропасть, я понял, что на свете есть еще более несчастные, чем я. Что там рука — он отдал бы обе руки и обе ноги, только бы она вернулась, эта самая Клер! Он стал ее вещью, она поймала его на крючок, как щуку, и крючок этот сидел в нем прочно. Но… есть еще одно обстоятельство. Я вспомнил только сейчас, когда начал тебе рассказывать. Так его разобрало, старика, что он решил разыскать Клер во что бы то ни стало и пустил по ее следу сыщика.

Жюльен подскочил на месте.

— Ей-богу, — подтвердил Брюз, пытаясь четко выговаривать слова, поскольку дикция его портилась с каждой минутой. — Нанял сыщика, бывшего следователя, который раньше на него работал: искал должников или разнюхивал, как идут дела у конкурентов. Он-то и начал следить за твоей матерью, разведывать, что с ней стало в Париже да как ей удается выжить. Я не раз наблюдал, как Адмирал читал и перечитывал донесения, которые тот ему регулярно посылал, точно это были любовные послания.

— Донесения? — повторил Жюльен.

— Да, целую папку. А что ты думаешь, ведь слежка длилась почти пять лет!

— Он за ней шпионил?

— На самом деле, я думаю, он старался держать Адмирала в курсе, чтобы в случае необходимости тот мог прийти ей на помощь. Шарль Леурлан боялся, как бы она не была замешана в дела террористов. Теперь-то принято говорить «Сопротивление», но в то время это называлось терроризмом.

— И чем же она занималась? — спросил мальчик, сгорая от нетерпения.

— Не знаю, — признался Брюз. — Адмирал никогда об этом не проронил ни слова. Он складывал донесения в большую коричневую папку, которую хранил в закрытом на ключ ящике письменного стола. Если он не сжег их, то они до сих пор должны находиться в комнате, расположенной под чердаком, где застряла бомба. — Он замолчал, устремив на мальчика стеклянный взгляд, а потом произнес голосом, в котором слышалось беспокойство: — Эй! Надеюсь, ты не собираешься совать туда нос? Только сумасшедший может решиться на это. Стол из черного дерева, отлично помню, с большими металлическими замками. Для того чтобы их взломать, пришлось бы устроить землетрясение. Если учесть, что над головой бомба, не трудно представить, во что это выльется…

— Да нет, я не сумасшедший, — поспешил заверить Жюльен. — С бомбой шутки плохи.

— Ну и отлично, — одобрил Бенжамен Брюз. — Вовсе не смешно, если тебе однажды кое-что, без чего трудно обойтись, оторвет взрывом. И потом, личная жизнь матери тебя не касается. Хочешь узнать, кто был твоим отцом? Это оправданно, но остальное выкинь из головы: тайны матери принадлежат только ей.