Морячок. Судя по говору, американец.

— Мерк? Я не ослышался? — переспросил наемник и покачал головой. — Плохие новости. Очень плохие. Вон там валяется накрашенный гуталином белый пидор. Он дохлый, потому что стрелял в офицера полевой жандармерии Сомалиленда. Стрелял вот из этой пукалки «мейд ин Ю-ЭС-ЭЙ». Ты — янки и, сдается мне, тоже гомик. Слушай, а вы, часом, не любовники? Можешь не отвечать, полиция разберется. Сержант, задержите этого человека.

Дайс ухмыльнулся, сунул представителю великой нации ствол под ребра и подтолкнул к дверям.

— Шагай, живо.

Вот так, пиндос, здесь тебе не какой-нибудь оккупированный Ирак. Попал на зуб суверенной африканской демократии — отстегни тысячу-другую баксов. Для ума, говорят, полезно.

— Мне нужны свидетели нападения, — громко объявил лейтенант и наугад ткнул пальцем. — Ты. Ты…

На третьем очевидцы закончились, улица опустела.

— Классика, — хмыкнул сержант, — нестареющая классика.

— Работай, книголюб.

Дайс загнал неудачников в бар. Мартин занялся Румпелькирхеном.

Окровавленный немец лежал на грязной мостовой, уставившись мутным взглядом в яростно-синее африканское небо. Кожа на его одутловатом лице, обычно ветчинного цвета, приобрела меловой оттенок. На синеватых губах пузырилась розовая пена. Остро пахло мочой и экскрементами.

Легкие и, похоже, сердце. Не жилец. Эх, некрасиво вот так вот в замаранных-то штанах, да кто ж из нас выбирает.

Лейтенант помахал рукой перед глазами умирающего. Тон хрипов и свиста Румпеля изменился, он пытался что-то сказать.

«Подых… Хенди…[2] Позв…»

Вот и все, что удалось разобрать, прежде чем старый наемник испустил дух.

Мартин закрыл новопреставленному глаза, порылся в его карманах (последняя просьба свята) и забрал мобильник.

Врач закончил перевязку и напоследок еще раз порекомендовал поберечь руку. Рана легкая, кость не задета, и все же не стоит напрягаться хотя бы дней десять, может открыться кровотечение. Предлагал дать обезболивающее, лейтенант отказался от таблеток, и так мутит. Эскулап вздохнул, достал из аптечного шкафа пластиковый флакончик миллилитров на триста с надписью «для наружного применения» на этикетке и протянул Мартину.

— Для дезинфекции. Смачивай повязку.

Молоток, Док, правильно мыслишь, но на тело все тратить никто не будет. Так ты и сам это понял, судя по объему флакончика.

Из медпункта Мартин направился прямиком к полковнику. Не важно, до какого звания дорос человек на государственной, да и служил ли вообще, у наемников собственная иерархия. В подчинении у Леклерка более тысячи профессиональных бойцов (белых, черных, цветных), не считая головорезов из туземных вспомогательных подразделений, выходит — настоящий полковник.

Сколько лет полковнику, глядя на него, точно определить невозможно. Складывалось впечатление, что время забыло о необходимости вносить изменения во внешний облик этого человека. Короткие волосы, тщательно зачесанные назад, уже давно приобрели мышиный оттенок, но окончательно так и не поседели. Африканское солнце несколько выделило морщины на лбу и вокруг карих глаз. Сухопарая фигура с в меру широкими плечами. Закатанные рукава открывали сильные руки, которых дряблость коснется еще нескоро. Незнакомый человек, увидевший командира наемников впервые, мог с легкостью не дать ему и сорока, а через секунду определить и больше пятидесяти.

Леклерка Мартин уважал за опыт и требовательность, а потому с порога козырнул и начал: «Господин полковник, лейтенант…» Тот не дал ему закончить: «Дверь закрой». Достал из ящика стола стаканы, из сейфа — початую бутылку виски. Налил не по-детски, на три четверти.

— Помянем.

Вроде одного считали французом, другого немцем, а пили-то по-русски — единым духом, не морщась. Чего уж там.

Помолчали.

— Садись. Рассказывай, — велел полковник. Сам сел рядом, а не за оккупированный бумагами стол.

Мартин кратко изложил свое видение событий.

Обычное дело — Румпель прилетел набрать команду. Кстати, лейтенанта его предложение не заинтересовало. Дальше началась пальба. По всему выходит, посредник кому-то насолил. Притом крепко, раз потратились на киллера. Валить заметного человека в Европе не резон, а здесь, в Африке, — самое оно, дикари грохнули туриста, это на публику, для тех, кто в теме, — профессиональный риск и у жертвы, и у палача, не повезло обоим. Короче, не наша с вами, полковник, проблема — отчего да почему.

О «маминых бусах» лейтенант сознательно умолчал. Зачем усложнять жизнь хорошим людям.

Леклерк с выводами согласился. Мимоходом поведал: звонил капитан американского фрегата, жаловался. Был послан. В полицию.

Теперь о деле.

— Тебе по ранению причитается, да понимаешь, с фондами нынче беда. Опять же, в дерьмо ты вляпался по собственной инициативе, — кисло сообщил полковник и огласил цифру. — Штука налом. Годится?

Затевать тяжбу из-за пустяковой случайной царапины Мартин и не собирался — непременно выйдет наружу и коллеги сочтут его жлобом, а вот поторговаться требовал обычай.

— Штука? Скажите уж прямо, собираетесь выставить старого солдата на посмешище…

По ходу дискуссии полковник осведомился, нет ли у лейтенанта родственников среди жертв холокоста, а тот, в свою очередь, посоветовал командиру чаще смотреться в зеркало, в профиль — вылитый министр обороны Израиля. Поржали, прикончили виски и договорились.

Для поправки здоровья лейтенант Мартин и, за компанию, его подчиненный, сержант Дайс, переводятся в службу тылового обеспечения до истечения контракта. Курорт с сохранением жалованья.

— И запомни, ландскнехт. Услышу, что вас, засранцев, видели в городе до дембеля, расстреляю лично, и рука не дрогнет. Свободен. — Напутствовал подчиненного Леклерк.

«Иди ты в жопу», — беззлобно подумал Мартин. Впрочем, условие принял к сведению, руки у полковника и правда не тряслись даже с самого сурового перепоя, а меткости можно было только позавидовать.

Наемники стояли отдельным лагерем на территории «Зеленой зоны». Квартировали в оборудованных под жилье контейнерах, по двое в клетушке на восемь квадрат с общим сортиром в блоке. Меблировка была незатейлива и отвечала принципу минимальной достаточности. Пара коек, иногда в два яруса, стол, пара стульев и небольшой шкаф. Некоторые вешали на стены полки, но это уже было самодеятельностью и выпендрежем. Особо изнеженные покупали на местном рынке циновки, остальные довольствовались старой тряпкой при входе. Душ устанавливался на улице из расчета один на пять-шесть блоков. Воду, естественно, никто не грел. На такой жаре да в темном баке уже к середине дня в нее хотелось добавить холодненькой.

По дороге к себе Мартин вспомнил, что за день так и не успел поесть, завернул в кантину.

— Лейтенант, говорят, что ты отправил в участок бравого морячка по подозрению в принадлежности к сексуальным меньшинствам? — встретил его вопросом продавец. — Не боишься, что теперь весь американский флот объявит тебе войну?

— Слухи, дружище. Сплошные слухи.

— А мне сдается, что не совсем, — продавец осклабился и подмигнул: — Говорят, что даже служба безопасности «Лукойла» в Ираке не додумалась под таким соусом штатовцев в участок сдавать. Слышал же про дневник иракского партизана? «Понедельник. Мы выбили американцев из Ум-Касра и захватили порт и нефтяные вышки. Вторник. Американцы нанесли массированный удар и захватили Ум-Каср и нефтяные вышки. Среда. Появилась служба безопасности «Лукойла», долго ругалась и выгнала нас с американцами воевать в пустыню…»

— Что поделать, работа. — Мартин пожал плечами. — Мне б рыбки…

— О, да ты у нас эстет. — Продавец заржал в голос и выставил на прилавок двухлитровый пакет сока. — Держи. А колбасу завезут завтра. — Заметил, как лейтенант покосился на холодильник. — Даже не вздумай. Не работает, зараза. Это после двух дней я специально придерживаю для личных врагов.