Постоял минут десять, послушал и, не дождавшись собаки, пошел на табор. Туман испарился, и как бы поднялись болота. Нагорье распахнулось предо мною зеленой Шубой хвойных лесов. В каждой травинке, в каждой капле влаги, в ветерке – радость жизни.

Пытаюсь вспомнить, какой сегодня день. А впрочем, зачем? У нас не бывает выходных – не важно, среда нынче или пятница. Да и часы не очень нужны. Мы привыкли угадывать время по приметам. Нас усыпляет темнота, будят зори.

Где же Загря? Пора бы ему догнать меня. Я все время оглядываюсь. На моем следу появляется серая точка. Она быстро приближается. Последние сто метров Загря трусит рысцой и, добравшись до меня, падает как подкошенный. Вид ужасный. Бока раздуваются, как кузнечные мехи, шерсть взъерошена, глаза затуманены. Из открытого рта свисает язык, и по нему нитями стекает на землю слюна.

– Бедный мой Загря! – Я треплю его за бакенбарды, прижимаю к себе.

Он герой, он заслужил большой похвалы – и я готов расцеловать его.

Ощупываю его ребра, грудь, лапы, провожу рукою по гибкой спине – ни царапины, ни ушибов. Зарываюсь в его пышную шубу, расчесанную в быстром беге по кустарникам, и слышу, как под рукою собачье сердце гонит кровь мощными ударами в такт учащенной работе легких. Загря закрывает глаза, обжигает горячим дыханием мое лицо.

Я задерживаюсь, пусть Загря отдохнет. Нахожу лунку с водою. Становлюсь на колени перед нею, хочу напиться. Из лунки смотрит на меня незнакомое, постаревшее лицо, с обострившимися скулами, обросшее густой щетиной и с запавшими глазами…

«Ну и личность, черт побери!» – И, напившись воды, топчу сапогом зеркальную поверхность лужи.

Все-таки где же Елизар? Неужели погиб в схватке с шатуном? Это могло быть… Но куда же девались еще четыре человека? Одни из них исчезли весною, другие летом, когда медведей-шатунов не бывает.

Погода летная, может появиться самолет, дам задание экипажу обследовать и западный край равнины, откуда ночью донесся выстрел.

– Пошли, Загря!..

Но Загря не двигается, следит за мною лежа.

Я поднимаюсь, иду. И как только скрываюсь в лесу, собака встает, догоняет меня, забегает вперед, ложится и ждет, пока я не пройду. Затем снова обгоняет меня. Так мы подходим к краю мари. Вот и дымок костра, палатки, пасущиеся олени. Загря, завидев жилье, ложится, дальше не идет, Хочу взять его и донести на руках до палатки. Но тут из лагеря доносится отчаянный крик. Выбегаю из перелеска. Что же это?… Павел прижал Илью к лиственнице и трясет изо всей силы – так трясет, что кажется, вот сейчас у того оторвется голова.

– Негодяй, я тебя заставлю говорить! – кричит гневно Павел. На его побагровевшем лице проступают белые пятна. Кажется, он сейчас придушит Илью.

– Что ты делаешь?! – хватаю я Павла за руки. – Опомнись! – И освобождаю насмерть перепуганного Илью.

Павел с трудом подавляет в себе гнев. Поднимает с земли два листа бумаги, исписанные мелким почерком, и, подавая их мне, говорит раздраженно:

– Вот, прочтите радиограмму Плоткина. . Я только что читал ее этому мерзавцу.

– Говорю, Елизар Ямбуй ходи, назад нету, – перебил его Илья, пугливо прячась за моей спиной.

– «Назад нету»!.. – передразнил его Павел. И, поворачиваясь ко мне, повторяет: – Да вы прочтите, что это за субчик!

Илья не сводит с Павла налитых злобой глаз. О, как бы он сейчас разделался с ним, а заодно и со мною, и с этими бумажками!..

Я присел на пень и начал читать радиограмму.

«Илья в прошлом году, в начале зимы, бросил на реке Гунам группу геодезистов, обрекая их чуть ли не на смерть. В этом году он принес много неприятностей подразделениям экспедиции. Умышленно вывел из строя высокоточный инструмент, сорвал на несколько дней работу астрономов, сжег палатку. Считали, что это по халатности. Но был случай, который должен был насторожить все подразделения. Строителю Короткову, у которого работал Илья, надо было послать людей на одну из вершин Джугджурского хребта. Отправились техник Елизар Быков, рабочий и каюр Илья. По пути им надо было перейти речку, но проводник отказался перевести оленей вброд, хотя до этого не раз переходили ее. Другого брода поблизости не было. На второй день Илья согласился продолжать путь, если сделают переправу для оленей. Быков уступил, да и нельзя было иначе. Лес пришлось таскать на плечах более чем за километр, через кочковатую марь. Таскали вдвоем, без Ильи, тот не отходил от дымокура. Только на второй день к вечеру Быков с рабочим уложил последнее бревно. Илья собрал оленей, завьючил их и… перевел животных через речку рядом с переправой. Елизар не удержался, наградил его пощечинами. „Хорошо помни: мы с тобой еще тайга ходить будем“, – пригрозил ему Илья. С тех пор они никогда не были вместе. И вот случилось, что Елизару надо было срочно идти на Ямбуй по нашему вызову и некого было с ним послать, кроме Ильи…»

И я тоже склонен поверить, что Илья отомстил Елизару,

– Вот ты какой, Илья! – произнес я вслух и только теперь заметил, как он пристально следит за мной, пытаясь прищуром потушить враждебный блеск в глазах. И откуда среди эвенков, этих добрых и отзывчивых людей, такой выродок?!

– Елизара моя не трогал, – сказал он твердо, решительно шагнув ко мне.

– Тогда где же он? Куда ты его упрятал? – немного успокоившись, спросил я.

У Ильи дрогнула нижняя челюсть; он смерил меня с ног до головы презрительным взглядом, отвернулся и медленно отошел к своему костру.

– Что слышно о самолете? – спросил я Павла.

– Скоро будет, уже два часа в воздухе.

– Пока есть время, будь добр, сходи вон к тому стланику за марь, там лежит Загря, принеси его. Устал он сегодня.

– Загря устал? Да вы шутите!

– Какие же шутки, если он до табора не может добраться.

– Под зверя попал?

– Иди, потом расскажу… Да он, кажется, сам идет. Ну конечно.

Действительно, на тропке показался кобель. Трудно доставался ему последний отрезок пути до табора по кочковатой мари. Увидев нас, Загря решил приободриться. Он поставил торчмя уши и хотел было положить свой пушистый хвост кольцом на спину, как и полагается, но хвост не повиновался, свалился и повис между ног, упали уши. Подошел угрюмый, с опущенной головой.

– Бедный мой пес! Ну иди, иди, отдохни, скоро опять на поиски.

Загря крутится под лиственницей, выбирает место и ложится. Долго зализывает набитые до боли подошвы лап. Потом засыпает тревожным сном: видимо, во сне опять продолжает схватку с шатуном.

Я безмерно рад, что добрался до табора, рад и костру и теплу. Павел уже пристраивает к огню котелок с каким-то варевом и чайник.

Пока разогревается завтрак, я рассказываю своему спутнику о ночных приключениях в ельнике.

– Не будь со мной Загри – не знаю, чем бы кончилась встреча с шатуном. Уж и поискал бы ты меня!..

– Жаль, упустили косолапого! К пшенной каше не плохо бы сейчас медвежатники, – сказал Павел, снимая с огня котелок.

Горячо пригрело солнце. У дальней лиственницы, наблюдая за мною, сидит у костерка. Илья. О чем он думает? Какой план зреет в его голове?..

Павел разбавил теплой водой вчерашнюю кашу в чумане, поставил перед Загрей. Тот пробудился, не поднимая головы, покосился сонными глазами на чуман, но есть не стал.

– Летит! – радостно закричал Павел, подняв кверху голову и заслоняя ладонью свет солнца.

На фоне облака четко выкроился силуэт крылатой птицы. Я бросил на огонь охапку сырых веток, и над лесом, как гигантский гриб, поднялся толстый столб дыма.

Павел передает на самолет задание. Машина с гулом проносится над нами, огибает Ямбуй, парит над немым пространством. С борта мы неизменно получаем:

«Видимость отличная, никаких признаков присутствия человека».

Почти час самолет кружился над пустынным пространством, то припадая к топкой низине, то уходя вверх, реял над горами и улетел обратно, не оставив нам никакой, надежды.

– Илья! – окликнул я проводника, все еще сидящего у своего огня. – Ты не знаешь, кто делал под Ямбуем медвежьи ловушки и сколько их тут?