– Нет, это еще не доказательство! – сомневаюсь я. – Такая бумага могла быть и у наших. Окурки мы, конечно, сохраним; они помогут нам установить, кто здесь был недавно.

– А я убежден, что Елизар убит, – упрямо и зло говорит Павел. – Если Илья убил его тут, на вершине, то труп под обрывом. Надо спуститься туда…

– И, не дождавшись моего согласия, он снова направился к обрыву.

Помогаю ему спуститься с первого прилавка, и, цепляясь руками за выступы, он сползает вниз. Вместе с ним в глубину провала стекает гул скатывающихся камней.

Пока Павел обследует обрыв, я осматриваю восточный гребень Ямбуя.

Под ногами шаткий камень да пятна глины. На глаза попадаются только отпечатки копыт снежных баранов, единственных обитателей этих скудных гор.

Дальше идти нет смысла. Усаживаюсь на камень. Слева хорошо видно плоское, как стол, нагорье. Все на нем доступно глазу. Справа овеянный древностью Становой. Неужели Быков или Евтушенко могли попасть туда, в этот сложный лабиринт гор? Но зачем?..

На вершине меня поджидал Павел.

– Тут ниже, метров пятьдесят, жуткая крутизна, – и, схватив меня за руку, подвел к краю обрыва. – Слышите, гудит?

– Камнепад.

– Вы думаете… Илья не знал про него? – спросил он так, будто я возражал ему. – Знал! Убил Елизара, спустил его по крутизне и сбросил вниз. Расчет прост: на дне ущелья его похоронит осыпь. Попробуй найди!

– Конечно, приди мы сюда до дождя, – вероятно, нашли бы подтверждение твоим предположениям.

– А стреляная гильза? – продолжал он возмущенно. – Окурки?! Не доказательства разве? А то, что он издевается над нами?! Думает, все шито-крыто. Вернемся, я возьму его за глотку, как миленький признается.

– У тебя, брат, приемы!.. Конечно, надо добиться от него признания. Но, прошу тебя, не горячись.

– Ну ладно, придем – погладите его по головке. – Павел обиженно отворачивается.

– Спокойно, Павел. Мне кажется, многое тут, на Ямбуе, запутано: эвенки сваливают на злого духа, Илья ведет себя странно, и ко всему еще тут и шатун. Только Елизар, живой или мертвый, мог бы все это распутать.

– Вы думаете, что он жив? – Павел вопросительно смотрит мне в глаза.

– Нет, не думаю. Елизар – опытный таежник, дал бы о себе знать… А впрочем, чего в тайге не бывает!

– Что же будем делить?

– Продолжать поиски. Спустимся на дно, ущелья, чтобы проверить твои предположения.

– Тут нам не спуститься. Опасно. Надо идти кружным путем, но на это у нас не хватает времени.

– Пожалуй, ты прав. Поздно. Давай сегодня осмотрим северные склоны Ямбуя, а завтра обследуем дно ущелья; Ветер встречный, и, может быть, Загря что-нибудь почует.

Проходя мимо тура, я замечаю широкий протес на одной из ног пирамиды, мелко исписанный карандашом.

– Это еще от строителей осталось, – поясняет Павел.

Я подхожу ближе, читаю вслух:

– «За дровами надо спускаться точно на север, километра два. Вода у подножья Ямбуя, в роднике, примерно под азимутом пятнадцать градусов. Идти надо от пункта по каменным стоякам, а ниже – по заломкам».

– Вот и пойдем по одному из этих направлений. Лучше, пожалуй, к воде. Там и чайку попьем.

– Чайку не плохо. А лепешку я, пожалуй, съем на ходу, что-то проголодался.

Я прячу в карман бережно завернутые в носовой платок гильзу и окурки. Определяю по буссоли направление, засекаю дальние ориентиры, и мы покидаем вершину Ямбуя. Загря идет с Павлом. Он все время забегает вперед, голодными глазами следит, как тот жует лепешку, пока не получает от него кусочек.

Спускаемся по карнизам.

Ветер, стужа и вода источили скалы, развалили их и измельчили в бесплодную пыль. Безграничные потоки курумов стекают по склону до самого подножья. Сползая, они заполняют овражки, щели, сглаживают террасы и внезапно обрываются, лишь только дотронувшись своими широкими языками до мокрых марей у подножья гольца.

Тут, на склонах, не видно признаков жизни. Курумы еще «молодые», неустойчивые. Им нет еще и миллиона геологических лет. На камнях не видно никаких лишайников, самых нетребовательных представителей растительного мира. Здесь еще активно продолжается разрушительный процесс гор.

Мы переползаем через прилавки, протискиваемся в щели между крупными обломками, прыгаем с камня на камень. Ниже неожиданно натыкаемся на тропку. Она помогает нам выбраться из хаоса руин; и тут наконец мы видим каменные стояки, о которых написали строители на ноге пирамиды.

Тропка бежит вкось склона по ягелю. Мы прощупываем глазами каждую вмятину на ней, каждый куст, каждые потревоженные лишайники, осматриваем каменные стояки. Нет, человек и тут, кажется, давно не ходил.

Ниже тропка заметнее. В воздухе разлит хвойный аромат. В лицо бьет тугой теплый ветер. Податливые стланики гнутся под ним, припадают к земле.

Через полчаса вступаем в заросли редких кустарников. Дальше они постепенно густеют, исчезают просветы.

Откуда-то доносится одинокий крик хищной птицы. Мы останавливаемся. Небо пустое. Неужели где-то поблизости пируют орлы? Мои нервы за последние дни, кажется, слишком взвинчены.

Павел скручивает цигарку. Красным огоньком вспыхивает спичка у рта, и синеватый дымок прикрывает его лицо. Крик хищной птицы не повторился, но тревожные мысли, навеянные им, так и остались в душе.

Стланики неохотно пропускают нас. Пахучие ветки хлещут по лицу, стелющиеся по земле стволы мешают идти. Зато сколько в этих зарослях хвойной свежести!

– Глухарь, смотрите, глухарь! – слышу шепот Павла позади.

Я давно заметил темное пятно на дереве, но не мог разобрать, что это такое. Прячась за стланик, мы подбираемся поближе, одновременно выглядываем,

– да так и замираем: на макушке высокой лиственницы висит котелок, зацепившись дужкой за сломанную вершину.

– Что за чудо! – восклицает Павел.

– Откуда бы котелку взяться? – говорю я, пораженный находкой не меньше моего спутника. – Кому и зачем понадобилось повесить его на вершине?

Павел, не торопясь, вытаскивает из рюкзака топор, плюет на ладонь, подходит к лиственнице.

– Никудышные мы с вами следопыты! Котелок за глухаря приняли, – говорит он и ударяет топором по стволу.

От первого удара топора котелок вздрогнул вместе с. вершиной, зазвенел, будто ожил. Но не упал. Его бури не смогли сбить, а что удар топора! Пришлось рубить лиственницу.

Видно, котелок долго висел на дереве: железная дужка вся изъедена ржавчиной, стенки внутри позеленели. Но он был еще крепкий.

– Да ведь это экспедиционный котелок. Но такие котелки в тайге не бросают. Не иначе тут кроется какая-то чертовщина!

– Не слишком ли много здесь этих чертовщин! – перебил я Павла.

– Посмотри-ка, не клеймо ли это на ушке?

Павел взял у меня котелок, достал нож, соскоблил с ушка ржавый налет. Ясно обозначились две буквы: «С. П.»

– Сергея Петрика этот котелок. – Павел нахмурился.

– Неужели он на гольце заблудился и погиб?

– Да где же тут заблудиться – все на виду. Что-то другое случилось.

– Странно… Почему же люди весною не заметили котелка? Ведь они долго искали Петрика.

– Все были убеждены, что он утром ушел с гольца поохотиться на болото, там и искали, – ответил Павел. – А позже решили, что парень погиб в зыбуне.

– Каким же образом котелок его оказался так высоко на лиственнице?

– Может, он на шатуна нарвался?

– Весной шатунов не бывает… Вот ведь задача!

Мы долго ходили вблизи срубленной лиственницы, осматривали каждый кустик, каждую полянку, заглядывали под камни, вскрывали подозрительные холмики зеленого мха – и все напрасно. Время ли стерло следы событий или их вовсе тут не было?

– Пошли, Павел, после вернемся сюда, когда найдем Елизара, – сказал я, и мы двинулись дальше.

Где-то слева в зарослях стланика опять прокричала хищная птица. Послышалось резкое хлопанье крыльев, но никто с земли не поднялся.