Раймэн пристально смотрел на него, но ничего не ответил. Мы вышли, спустились к молу и вошли в ожидавший баркас. Вместе с экипажем нас было семеро. Лодка обогнула пирс и пошла вдоль сумрачного берега.

Ночь до этого была ясной, но теперь серп луны закрыли несущиеся гряды дождевых облаков. Вскоре луна показалась опять, освещая грязные буруны вокруг лодки. Обзор был не слишком широкий: иногда сгущающиеся тени барж у причала или огни высоко над нашими головами, светившие с палуб крупных судов; в потоках лунного света маячили худые фигуры, а потом наступала темнота, и лишь маслянистый отблеск волн занимал весь передний план ночного пейзажа. Сэррейский берег представлял собой неровную стену мрака с пятнами огоньков, вокруг которых двигались туманные свидетельства человеческой активности. Берег, вдоль которого мы плыли, давал еще более мрачную картину — густая темная масса, в которой местами появлялись таинственные полутона доков или внезапно брызжущие в глаза огни.

Потом из таинственной темноты вырос зеленый огонек и стал надвигаться на нас. Впереди замаячила гигантская громада, грозящая раздавить маленький баркас. Ослепительная вспышка света, звон колокола, — и громада прошла мимо. Наша лодка заплясала в волнах, расходившихся от шотландского парохода, и опять сгустилась тьма.

Звуки отдаленной жизни становились громче, перекрывая уже привычный стук гребного винта, и мы казались компанией пигмеев, плывущей мимо гигантских мастерских. Холод близкой воды передался мне, и я почувствовал, что моя матросская одежонка не является достаточной защитой от него.

Далеко на той стороне, на берегу района Сэррей, голубой огонек, дымчатый, таинственный, отбрасывал полупрозрачные язычки на фоне темной завесы ночи. Это было странное, ускользающее пламя, которое то вздымалось в небо, то колебалось, волшебным образом меняя цвет с голубого до желтовато-фиолетового, поднимаясь и опускаясь.

— Это всего лишь газоперерабатывающий завод, — услышал я голос Смита и понял, что он тоже наблюдал за этими языками пламени, плясавшими, как эльфы. — Но он всегда напоминает мне о мексиканском храме и алтаре для жертвоприношений.

Сравнение было удачным, но жутким. Я подумал о докторе Фу Манчи и отрезанных пальцах и не мог подавить дрожи.

— Слева, мимо деревянной пристани! Не там, где лампа, — дальше, за ней, рядом с тем темным квадратным зданием — заведение Шень Яна, — сказал инспектор Раймэн.

— Тогда высадите нас в каком-нибудь подходящем месте, — ответил Смит. — Оставайтесь поблизости и держите ухо востро. Может, нам придется сматываться, так что далеко не отходите.

По тону его голоса я понял, что ночная загадочная Темза готова принять в свои воды по крайней мере еще одну жертву.

— Самый малый вперед, — донесся приказ Раймэна., — Мы подойдем к каменной лестнице.

Какой-то пьяный голос монотонно гудел в соседней аллее в то время, как Смит неуклюжей шатающейся походкой приблизился к двери небольшой лавки, над которой висела вывеска «Шень Ян, парикмахер».

Я плелся сзади Смита и успел заметить коробку с запонками, немецкие бритвенные принадлежности и клубки веревок, лежавшие в беспорядке на окне. Смит открыл дверь ногой, прогрохотал по трем деревянным ступенькам, ведшим вниз, и рывком остановился, держась за мою руку, чтобы не упасть.

Мы стояли в пустой и очень грязной комнате, которая могла претендовать на какое-то родство с цивилизованным парикмахерским салоном разве что благодаря грязному полотенцу, перекинутому через спинку единственного стула. Одну из стен украшала какая-то театральная афиша на иврите, а другая афиша, по-видимому на китайском, завершала оформление. Из-за занавеса, густо выпачканного грязью, появился маленький китаец, одетый в свободный халат, черные брюки и тапочки с толстыми подошвами, и, подходя к нам, затряс головой.

— Бриться нету, бриться нету, — заверещал он, по-обезьяньи искоса поглядывая то на одного, то на другого из нас блестящими черными глазками. — Слишком поздно! Закрыта салон!

— Ты мне эти штучки брось! — взревел Смит неожиданно грубым сиплым голосом, тряся измазанным грязью кулаком перед носом китайца. — Сходи и принеси мне и братану пару трубок. Курительных трубок, понял, ты, желтое отродье?

Мой друг наклонился вперед и уставился на китайца таким свирепым, угрожающим взглядом, что я был буквально поражен, будучи не знаком с подобной формой убедительной просьбы.

— На, держи, — сказал он, сунув монету в желтую лапу китайца. — Пошевеливайся, Чарли, а то снесу к чертям всю твою лавку. Без шуток!

— Трубка нету, — начал китаец.

Смит поднял кулак, и Шень Ян сдался.

— Холосо, — сказал он. — Полно — места нету. Иди посмотри.

Он нырнул за грязную занавеску. Смит и я последовали за ним по темной лестнице вверх. В следующее мгновение я оказался в атмосфере, которая была буквально ядовитой. Было почти невозможно дышать — воздух был напоен парами опиума. Никогда раньше я ничего подобного не испытывал. Каждый вдох давался с большим усилием. Жестяная керосиновая лампа, чадившая на ящике на полу в центре комнаты, смутно освещала это ужасное место, у стен которого стояло десять или двенадцать коек. Все они были заняты. Большинство лежало неподвижно, но один-два человека сидели на корточках, шумно посасывая маленькие металлические трубочки. Они еще не дошли до нирваны, страны блаженства курильщиков опиума.

— Места нету — говорю тебе, — сказал Шень Ян, пробуя шиллинг, полученный от Смита, своими желтыми гнилыми зубами.

Смит прошел в угол и сел по-турецки на пол, усадив меня рядом.

— Две трубки, быстро! — сказал он. — Места полно. Две малюсенькие трубочки — или много больших неприятностей!

— Дай ему трубку, Чарли, черт тебя побери. Пусть заткнется, — донесся мрачный голос с одной из коек.

Ян как-то странно пожал даже не плечами, а спиной и прошаркал к ящику, на котором стояла чадившая лампа. Подержав в пламени иглу, пока она не накалилась докрасна, он погрузил ее в старую жестянку из-под какао и вытащил. На конце иголки была бусинка опиума. Медленно подогрев над лампой, он бросил ее в металлическую трубку, которую заранее приготовил. Бусинка в трубке горела, как спирт, голубым пламенем.

— Давай сюда, — хрипло сказал Смит и поднялся на коленях с притворной жадностью наркомана.

Ян передал ему трубку, которую Смит быстро поднес ко рту, и приготовил еще одну трубку для меня.

— Делай вид, что куришь, но не вдыхай, — шепотом приказал Смит.

Я взял трубку и притворился, что курю, с чувством еще большего отвращения, чем то, с каким я дышал тошнотворной атмосферой этого притона. Беря пример со Смита, я сделал вид, что моя голова опускается все ниже и ниже, и через несколько минут я лежал, растянувшись на полу рядом со Смитом.

— Корабль тонет, — прогудел голос с одной из коек. — Посмотрите на крыс.

Ян бесшумно удалился, и я почувствовал странное чувство отчуждения от моих ближних, от всего западного мира. Мое горло пересохло от прогорклого дыма, голова болела. Казалось, весь этот дьявольский воздух вконец отравлен. Я был, как поется в песне, брошен «к востоку от Суэцкого канала, где нет законов Божьих и где жажда добро и зло в один клубок смешала».

Я услышал тихий шепот Смита.

— Пока все идет удачно, — сказал он. — Не знаю, заметил ли ты, — прямо сзади тебя находится лестница, полуприкрытая оборванной занавеской. Мы почти рядом с ней, и здесь довольно темно. Я пока не заметил ничего подозрительного, во всяком случае, почти ничего. Но если бы там что-то готовилось, они подождали бы, пока мы как следует не обкуримся. Тс-с, тихо!

Он сжал мою руку. Глядя через полуприкрытые веки, я увидел темную фигуру около занавески, о которой говорил Смит. Я лежал без движения, но мои мускулы были напряжены. Фигура двинулась в комнату кошачьей гибкой походкой.

Лампа в середине комнаты давала скудный свет, при котором едва можно было различить растянувшиеся формы людей: там протянутую руку, темнокожую или желтую, там лицо, как у мертвеца, с неопределенными чертами. Отовсюду поднимался жуткий животный хор голосов: вздохи, ропот, как бы идущие из какого-то отвратительного далека. Это было как картина ада, увиденная каким-то китайским Данте. Однако новоприбывший стоял так близко к нам, что я сумел различить злобное пергаментное лицо с маленькими раскосыми глазами и бесформенную голову, увенчанную свернутой колечками косичкой. В этом лице, похожем на маску, было нечто неестественное, нечеловеческое и что-то отвратительное в сильно ссутуленной фигуре и длинных желтых руках, сцепленных друг с другом.