— Благодарю за службу, — сказал он, чувствуя и удивление и досаду.

Он протянул руку, пожал горячие пальцы Столетова и нетерпеливо отвернулся. Майор сразу ослабел и тяжело оперся о плечо Зуева. Он молчал, пока ему помогали спускаться, и улыбка не сходила с его лица.

Богданова позвали к телефону. Машков, принявший команду над тринадцатым полком, доложил, что его роты не удержались на вершине безыменной высоты. Их снова оттеснили на южные скаты, где идет сейчас ожесточенный бой. Тело майора Потапова было уже вынесено из огня и положено под полковым знаменем.

Богданов выслушал донесение и медленно прошел от аппарата на свое место. Его части не только не продвигались больше, но местами начали подаваться назад. Никакие силы, кажется, не могли теперь предотвратить неизбежный исход атаки. У комдива оставался пока небольшой резерв, но и тот ничего не мог поправить. Надо было любыми средствами поднять батальоны двенадцатого полка, но, употребив все известные ему средства, комдив не добился этого. Его потери росли, и офицеры один за другим выбывали из строя. Богданов сжал в кармане коробку с папиросами и не услышал, как она слабо хрустнула под пальцами. «Что же еще? Что же еще?» спрашивал он себя, светлея лицом от ярости и бессилия. Он подумал о Потапове, о знамени, установленном в голове мертвого героя. «Славная смерть…», проговорил про себя полковник. И вдруг, обернувшись к Тарелкину, громко скомандовал:

— Знамена вперед! Нести в боевых порядках!.. Поставить вон там, на холмах!

Удивленный капитан не тронулся с места.

— Знамена вперед! — крикнул Богданов. — Исполняйте приказание!

Тарелкин подбежал к аппарату и начал торопливо вызывать командиров полков.

В голове отряда Горбунова двигались разведчики: сержант Румянцев, красноармейцы Кочесов, Двоеглазов и Луговых. С ними шла и Шура Беляева. Слабо голубела березовая роща в туманном морозном воздухе. На сине-сером небе в центре гигантского бледного круга светила почти полная луна. Оглядываясь, девушка с трудом различала автоматчиков, пробиравшихся сзади в двух-трех десятках метров. На людях были маскировочные халаты, и казалось, вереницы призраков блуждали среди тонких деревьев.

Люди шли молча, и лишь под многими ногами ломался и потрескивал наст. Справа от себя на северо-востоке солдаты видели бой. Пестрое зарево ракет стояло там, и на застекляневшей коре берез скользили розовые или зеленоватые отсветы. Была слышна канонада, временами очень сильная.

Марш продолжался уже больше часа, но люди прошли немного. Проваливаясь до бедер, вспарывая снег коленями, помогая руками, они пересекали целину. Через каждые тридцать-сорок шагов идущий первым в цепочке останавливался, уступая свое место следующему. В затылок друг другу по следу перемещался весь взвод. Утопая в снегу, люди выглядели странно укороченными и когда передние присаживались на минуту отдохнуть, они не становились ниже других. Иные поднимали над собой оружие, словно двигались в воде, чтобы снег не забился в ствол. Дыхание оседало на лицах, на шапках, на вязаных шлемах, и головы солдат мохнатились, превращаясь в диковинные пушистые шары. По цепочкам от человека к человеку передавались приказы. Наклоняясь один к другому бойцы шептали как будто по секрету. «Старший лейтенант приказывает итти быстрей» — «Итти быстрей» — «Старший лейтенант приказывает прибавить ходу» — «Прибавить ходу». И люди прибавляли шаг.

Щура Беляева с нежным беспокойством вглядывалась в лица своих спутников. Ей все еще казалось, что они находятся здесь отчасти ради нее. И хотя речь шла о спасении товарищей, девушка была благодарна всем, идущим с нею не только в силу своей особой заинтересованности в успехе предприятия. Бойцы, шедшие сзади, представлялись ей несравненными людьми, отзывчивыми, храбрыми, добрыми. И Шура была признательна им за то, что любила их. Когда дорога становилась особенно трудной, девушка смущалась оттого, что не смогла предложить более удобного пути. Впрочем, удивительное, радостное возбуждение не покидало ее. Как бы тяжело теперь ни было, Шура не сомневалась в удаче, и самые препятствия даже веселили ее. Падая в сугроб, она едва удерживалась от смеха и, поднявшись, стояла, облепленная снегом, прикрывая варежкой рот, чтобы не расхохотаться. Казалось, все это уже происходило давным-давно, в далекой тамбовской деревне, возле проруби на реке, куда спускались за водой. Вот так же она возилась там в голубоватой россыпи, в такой же сияющий февральский вечер. Самый снег пахнул сегодня, как десять лет назад. И Шура снова чувствовала себя смешливой девчонкой, такой, что приходит в восторг даже от собственной неловкости.

— Ух! — шумно вздохнул Двоеглазов, длиннорукий, худой, высокий солдат, и повалился животом на снег.

— Шевелись, шевелись! — негромко сказал Румянцев, сержант с узкими умными глазами.

— Одну минуточку, — прошептал Двоеглазов.

Шура чуть не прыскала — до того забавными казались ей эти разговоры. Но, сознавая свою вину перед товарищами, она утешала их.

— Немцы уже совсем недалеко, — сказала Шура.

— Там видно будет, — неопределенно заметил Двоеглазов, сел и вытер рукавом лицо. — Зарядочка, — сказал он и улыбнулся. — Вас как же звать, товарищ ефрейтор?

— Шурой Беляевой.

— Познакомились, значит. Моя фамилия Двоеглазов.

— Ох, не может быть! — давясь от смеха, проговорила Шура. — У вас все такие?

— Все, обыкновенный отборный народ.

Они двинулись дальше и через четверть часа добрались до места, где погиб Султан. Туловище лошади по хребет ушло в глубокий снег, но передние ноги лежали на поверхности. Голова удобно покоилась на боку, и обледеневший глаз сверкал на ней, как синее стеклышко. Густой иней покрывал Султана, превратившегося в собственное свое изваяние.

— Ишь куда занесло его! — сказал с упреком немолодой бородатый Луговых.

— Скульптура, — одобрительно сказал Двоеглазов.

Луговых, проходивший ближе всех к лошади, вдруг провалился по грудь. Распластав на снегу руки, он вопросительно посмотрел на товарищей. Румянцев сделал шаг к бойцу, чтобы помочь, и медленно погрузился выше пояса. Он попытался выкарабкаться, но опустился еще глубже.

— Ребята! — тихо позвал сержант Кочесов, массивный, широкий в плечах, не пошевелился от удивления. Двоеглазов лег на снег, подполз к Луговых и протянул ему руку. Тот ухватился за нее, вылез и, сидя, рассматривал свои дымившиеся валенки. Двоеглазов направился к Румянцеву, и вместе с Шурой они вытащили сержанта.

— Спасибо, — сказал Румянцев.

— Ты в другой раз Кочесова проси, — посоветовал Двоеглазов серьезно. — Он за ночь вопрос продумает, проработает…

— Да тут болото, — догадался наконец Кочесов.

Боясь обнаружить себя, разведчики не решались выйти из рощи на опушку. Они свернули левей, но там было еще хуже. Подошли группы автоматчиков, и бойцы начали проваливаться в трясину один за другим.

Дымки, пронизанные лунным светом, поднимались над ямами, из которых выползали люди. Они вполголоса ругались и ползли дальше, снова погружались в топь и, утомившись, переставали ругаться. «Беляеву к старшему лейтенанту» — «Беляеву к старшему, лейтенанту», зашептали бойцы друг другу.

Болото как будто выступало наружу, и на нем колыхался мокрый темный снег. Несколько человек барахтались в ледяной каше, вытаскивая пулемет. Тянуло странным запахом первой оттепели, сырых мхов и вековечной стоялой воды. Казалось, она кипит в таинственной черной глубине, потому что пар валил оттуда, окутывая людей. Шура, держась одной рукой за скользкую ветку, помогала тащить оружие. Прямо на нее полз черный, влажный, тяжелый ствол. Девушка отпрянула назад, и он, покачиваясь, надвигался, роняя капли с блестящего твердого носика. Больно ткнув девушку в плечо, пулемет осел в снег. Рядом с ним легли промокшие, обессиленные бойцы.

Шура нашла Горбунова в нескольких шагах отсюда. Она ожидала выговора, но старший лейтенант ни слова не сказал о препятствии, преградившем батальону путь, словно к Беляевой это не имело отношения. Горбунов спросил лишь, как близко подходит березняк к шоссе и не встречала ли она здесь немецкого охранения.