— Ну, посмотрим. — Князь что-то вспомнил и оглянулся назад, где в дружинном ряду между Хродлейвом и Радоней шел Ледич. — Если они и правда смоленские — у меня есть кому их опознать.

Тела были сложены в холодном сарае у реки, где кто-то из местных рыбаков хранил свою долбленку. Держать чужих мертвецов в самом городе, конечно, было невозможно. На воеводском дворе князю показали только снятое с них оружие, пояса, три помятых шлема. Столпомир окинул снаряжение опытным взглядом: мечи были хорошие, один даже варяжской работы, очень дорогой. Шлемы и наборы поясов — славянские, и только на одном потертая серебряная пряжка изображала грозного варяжского дракона. Такие пряжки иной раз бывают единственным, что сохранит со своей родины варяг после десяти или даже двадцати лет жизни по эту сторону моря.

Оглянувшись, князь нашел взглядом Ледича и кивнул. Тот подошел сквозь раздавшуюся толпу.

— Не видал такого? — спросил Столпомир.

Зимобор смотрел молча. Шлемы и пряжки поясов двух других были сработаны не просто в Смоленске, а в кузницах княжьего двора. Даже при дрожащем свете факелов он узнавал хорошо ему знакомую руку Кутейника и Бокогрея. Но язык не повиновался, отказываясь говорить об этом. Каково было ему убедиться, что его собственные родичи напали на землю, в которой он нашел свой новый дом! И как на него посмотрят здесь, в Радегоще, если узнают, что он вырос на одном хлебе с теми, кто принес сюда такое горе!

Князь ждал ответа. Зимобор снял с пояса свой скрамасакс[52] и положил рядом с одним из смоленских. Сходство отделки их рукоятей и ножен бросалось в глаза, и Столпомир сам видел, что обе эти вещи вышли из рук одного мастера.

— Смоленские? — все же спросил он.

Зимобор кивнул.

— Неужели княгиня? — Столпомир повел плечом и беспокойно, неуверенно усмехнулся. У него не укладывалось в голове, что молодая женщина посмела бросить вызов ему, зрелому мужчине и опытному воину.

— Не знаю, — сказал Зимобор. — Надо людей посмотреть. С кого снято.

— Завтра посмотришь. Теперь уж темно, не поведут.

Утром, как только рассвело, двое воеводских кметей проводили Зимобора к рыбацкому сараю. Возле двери они чуть не споткнулись о толстую веревку, полузанесенную снегом; по всей длине на ней было завязано множество хитрых узлов. Это тетка Елага позаботилась окружить мертвецов чарами, чтобы они не натворили в ограбленном городе еще какого-нибудь зла. Весь дверной косяк был исчерчен угольными знаками, затворяющими путь, а дверь подпирало бревно. Отворив дверь, кметь хмурым кивком послал Зимобора внутрь, а сам с товарищем предпочел ждать на берегу. Дверь оставили широко открытой, чтобы впустить побольше света. В сарае казалось еще холоднее, чем снаружи: здесь не было ветра, но застоявшийся воздух словно бы впитал в себя холод самой смерти. Сваленные у стены тела были не похожи на людей, а напоминали скорее кучи брошенной в беспорядке одежды. Человеческого в них не осталось ничего. С трудом найдя взглядом головы, Зимобор взял одного за плечи, перевернул, подвинул ближе к свету. Весь бок убитого был покрыт, как броней, заледеневшей кровью, но лицо оставалось почти спокойным. Это был Травеня, кметь Буяровой дружины.

У Зимобора чуть отлегло от сердца, и он скорее перевернул другого. Прочица, тоже Буяров. Третьего Зимобор не помнил по имени, а четвертым оказался варяг по прозвищу Молчун, один из двух варягов в дружине его брата.

Набег смолян на Радегощ взбудоражил Зимобора до крайности. То, к чему его подталкивала Младина, теперь стало неизбежным. Он пришел в Полотеск, чтобы, так или иначе, заручиться поддержкой Столпомира в борьбе за смоленский престол. Неизвестно, как долго еще он собирался бы с духом, чтобы идти походом на собственную землю, но теперь удаль Буяра не просто дала ему повод, а не оставила другого выхода — ведь он не мог оставить в его руках Дивину!

На улицах уже толпились радегощцы, собравшись и вооружившись для похода, с коробами на спинах, топорами за поясом и рогатинами в руках. Люди подтягивались к торгу, воеводских кметей окликали, спрашивали, скоро ли выступать. Зимобора провожали недоверчивыми хмурыми взглядами: многие теперь вспомнили, что он — из смолян и даже вроде в каком-то родстве с тамошними князьями.

Князь Столпомир сидел в Порелютовой гриднице в окружении своих бояр и местных старейшин, но сразу поднял голову, завидев в дверях Зимобора. Народ расступился, давая дорогу.

— Ну что? — быстро и требовательно спросил князь. — Признал кого-нибудь?

Зимобор кивнул:

— Это смоленские. Из дружины княжича Буяра, все четверо.

— Того Буяра, который, говорят, теперь в Оршанске сидит?

— Его самого.

— Как же он сюда попал?

— Откуда мне знать? — с досадой ответил Зимобор, злясь на себя, что не знает такой важной вещи. — Может, мало ему Оршанска показалось, захотел себе побольше земли захватить. А ее, Избраны, людей нет. Значит, это не княгиня, это только Буяр нашалил. Ну, княжич. — Зимобор спохватился, что слишком по-свойски говорит о княжеской семье.

— Значит, на Оршанск нам идти! — подал голос староста Стрижак, и люди вокруг зашевелились, загомонили.

— На Оршанск! Может, еще догоним!

— По такому-то снегу и он тоже недалеко уйдет!

— Да бывал я в этом Оршанске, даже вала плохонького нет, село селом!

— Ну что, догоним лиходеев? — спросил князь. — Дорогу до Оршанска знаешь?

— Знаю дорогу. — Зимобор кивнул. — А догнать не догоним, они уже на месте. За четыре дня княжич дошел. Даже с полоном.

— А если Буяр успел город поставить, много ли у него дружины?

— Своих у Буяра человек сорок. И воев он в такой глуши не много наберет.

— Значит, отобьем?

— Отобьем. — Зимобор уверенно кивнул. — Скорее, княже! Прикажи выступать. А то еще кто-нибудь, сохрани Макошь, узнает, кто она, — тогда запрячут так, что сам леший не найдет.

— А ты-то что так хлопочешь? — Князь усмехнулся, но взгляд его оставался настороженным.

— Твоя дочь мне не чужая. Я ведь здесь весной был, в Радегоще. И я с ней обручился. Я не знал, что она твоя дочь, и она сама не знала. И до сих пор не знает.