— Топай.

— Вот спасибочки! — Валентин спрятал пропуск. — Прямо затюкал вас Дрофа, ей-богу!

Взлетев на пару этажей, он промчался ветвистым коридором, сокращая путь, заглянул в атлетический зал.

Здесь уже вовсю громыхало железо, потея и охая, тузили по мешкам, «гнули» на матах шпагат. На расположенном в середине зала двойном ринге петушками подскакивали обряженные в трусы-шаровары раскрасневшиеся парнишки. Еще совсем юные и тем менее непоправимо повзрослевшие. Жизнь еще не отняла у них мальчишечьих лиц, но уже наделила недетскими мышцами. В движениях рук, спины, в скользящем угрожающем шаге угадывался опыт мастеров.

Кто-то ткнул Валентина в плечо. Обернувшись, он увидел Сазика. Конечно!

Кто же еще!.. Не проходило и недели, чтобы Сазик не уговаривал его на полновесный трехминутный спарринг. Вечно улыбающийся, подвижный, Сазик принадлежал к породе живчиков, в любую минуту готовых сорваться с места, ринуться в самое сумасшедшее предприятие. Он и сейчас нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ноздри его широкого приплюснутого носа возбужденно подрагивали.

— Перепихнемся? — Он весело стукнул перчаткой о перчатку. — Или слабо?

— С Яшей перепихивайся. — На всякий случай Валентин поправил на плече сумку. — Чапа сюда не забегал?

— А что ему здесь делать? Как всегда, на месте. Или дрыхнет где-нибудь в уборной. Дождется, что выгонят в три шеи. — Сазик сделал выпад, но Валентин отбил перчатку ладонью.

— Что, кто-то об этом уже говорил?

— Слушай, старик, я не отдел кадров и в эти дела не мешаюсь. — Сазик изобразил серию ударов снизу и сбоку. — И честно говоря, на Чапу твоего мне плевать.

— Зато мне не плевать. — Валентин отвернулся.

— Эй! Так как насчет пары раундов?

— Считай, что договорились.

Спустившись по винтовой лестнице, он задержался, осматривая коридор.

Крадучись приблизился к двери кладовой, приоткрыл ее на ширину ладони. В нос ударил запах тряпок и размокшего дерева — тусклое царство кастелянш и уборщиц.

— Гоша, ты здесь? Из темноты не донеслось ни звука. Еще раз осмотрев коридор, Валентин аккуратно прикрыл дверь.

А через пару минут он уже входил в комнату сторожей.

На широком потускневшем столе валялась знакомая широкополая шляпа — отзвук ковбойской молодости Чапы. Сам Чеплугин сидел в кресле и остекленевшими глазами смотрел прямо перед собой. Как выглядит роскошная медвежья шуба, изъеденная молью, так приблизительно выглядел и этот подточенный многочисленными страстями великан. Скинув сумку, Валентин присел напротив сторожа, осторожно коснулся огромной безжизненной кисти. Взор Чапы ожил, медленно обратился к вошедшему.

— Ты узнал меня? — спросил Валентин. Чапа открыл рот, хрипло простонал:

— Какого черта?.. Суки вы все! Неужели нельзя найти кого-нибудь другого?!

— Так ты узнал меня?

— А чего тебя узнавать. Ты не генсек и не Сулик. — Чеплугин повернулся сначала в одну, потом в другую сторону.

— Что потерял? Случайно не это? — Валентин подцепил с пола клочок таблеточной упаковки. — Сана-пакс? Значит, снова за свое?

— А кому какое дело? Ты же не побежишь закладывать коллегу?

— Уже побежал. — Валентин скомкал остатки упаковки, швырнул в корзину для мусора. — Если уж Сазик об этом знает, стало быть, знают и все остальные.

Помяни мое слово, за эту самую наркоту тебя и выпрут.

— Ну и плевать. — Чапа перегнулся через ручку кресла и действительно плюнул в сторону корзины. — Может быть, я хочу, чтобы меня выперли.

— Ты действительно этого хочешь?

— Само собой! — Он хрипло закудахтал, что означало у него приступ смеха. — Выйду на пенсию, буду рыбачить, заведу кур, свиней.

— По-моему, ты их уже завел. — Поднявшись, Валентин приблизился к окну, распахнул створки. Обернувшись, пояснил:

— Запах, во всяком случае, как в хлеву, это точно.

Засопев, Чапа выставил на стол бутылку недопитого коньяка и грязный, с пожелтевшими стенками стакан.

— Еще ты мне будешь это говорить!

— А что? Кто-то еще говорил? — Валентин скрестил на груди руки. — Так, может быть, мы правы, Чапа? Извини, но от тебя пахнет немытыми женщинами…

Желтый стакан, как из пращи, вылетев из руки сторожа, ударился в стену справа от Валентина. Лицо Чапы побагровело.

— Ладно, не пыхти — не паровоз. — Валентин усмехнулся. — Допивай свой коньяк, а то ты и впрямь не в себе. С двух шагов промазать в человека стаканом!

Чапа послушно припал к бутылке. Было слышно, как с бульканьем жидкость перетекает из посудины в человеческое чрево. Капельки пота, двинувшись от виска пьющего, медленно поползли к небритому подбородку. Черные спутанные волосы, сосульками свисающие до плеч, обрюзгшее лицо шестидесятилетнего пропойцы.

Насколько Валентин помнил, Чапе едва перевалило за сорок.

— Кстати, о немытых женщинах. — Чапа перевел дух и с недоумением воззрился на опустевшую бутылку. — Вчера их сюда навели не меньше роты. Наверное, согнали из подшефных гостиниц. Такой табор устроили! До семи утра кочевряжились, так что санапакс мне пришелся в самый раз.

— Надеюсь, в оргиях ты не принимал участия?

— Что я — вольтанутый? Этих болячек мне больше не надо. — Чапа передернул плечами. — Но одним глазком глянул, само собой. Из интереса. Все наши шмурики и кодланы были там — Степчик, Сулик, эта обезьяна Мартыныч… Кто в трусах, кто в галстуке, кто нагишом… Это у них юмор такой, значит, — нацепить на шею бабочку и разгуливать без штанов. Жирные, как боровы, и по десятку девиц на каждого. Зойка там тоже задом вертела. Про тебя, между прочим, спрашивала.

— С чего бы это?

— Известно с чего. Ты у нас здесь один, считай, не трахал ее. А это уже, сам понимаешь, западло. Дамочке обидно.

— Переживет.

— Ну и зря. Девочка яркая. Я бы на твоем месте не терялся. — Чапа хмыкнул.

— Правда, клейкая она, как осьминог. И ненасытная. Осторожно с такими надо.

Душу высосет. Кстати, шепнула мне, что Колета загребли. Этот идиот по пьяни пару машин колупнул. Так что теперь ты здесь надолго.

— Надолго так надолго. — Валентин кивнул на стену с коньячным пятном:

— Не забудь осколки прибрать.

Чапа шумно вздохнул. Все равно как кит или мамонт. За один присест он, должно быть, вдыхал и выдыхал литров по восемь воздуха.

— Сам виноват. Я тебя предупреждал: не доводи до греха.

— Велика барыня. — Валентин потер нос, с упреком покосился на пальцы.

Видимо, от этой привычки ему уже не избавиться. — Кстати, мне не звонили?

Рыхлый изъязвленный подбородок сторожа дрогнул. Валентин приготовился услышать знакомое кудахтанье, но вместо этого Чапа раскашлялся. Кое-как справившись с перханьем в груди, прохрипел:

— Скажи уж прямо: мол, интересует Алоис. Так вот, никто тебе не звонил и звонить не будет. Прими мой совет, Валек, отдавай швартовы и отваливай от этого скопидома. Тут одно к одному. И начальство к тебе присматривается, и Колет загремел. Вот и соображай.

Валентин улыбнулся:

— Что-то мне все сегодня советы дают. Только никто не объясняет, почему я должен рвать с Алоисом.

— А тут и объяснять нечего. Навар невелик, а риска — под самый кадык. Так что меняй «крышу», пока не поздно. Алоис думает, что он локомотив, только я-то знаю, что это не так. Между нами, он и на дрезину не тянет.

— Тебе-то лично чем он не угодил?

— А чем он мне угодил? — Чеплугин стал тяжело подниматься. Огромное, обтянутое черным свитером тело росло и росло. Он был выше Валентина на целую голову. Без двух сантиметров Примо Карнера. Самый высокий человек на стадионе.

Когда-то — и самый сильный.

— Я ведь редко кому намекаю, ты меня знаешь. — Чапа оперся о стол бревнообразными ручищами, и стол под ним скрипнул. — Но тебе, дураку молодому, даю наводку. Потому как догадываюсь, к чему все идет. И не идет даже, а катится. Твой Алоис стал поперек горла нашим пацанам. К майданному делу подкрался, торговлишку прибирает к рукам, а на общак кидает мелочевку — только чтоб отмазаться. Он-то думает, что всех обводит вокруг пальца, а на самом деле его уже приговорили. Выждут момент и кончат.