Он продолжал описывать круги вокруг зловещего дома, когда двое богатырей преградили ему путь.

— Привет, зема!

— Здорово, братки. — Валентин остановился. Что к чему, он сообразил сразу.

Голубые береты, надраенные до блеска значки, треугольнички тельняшек и багровые, в народе называемые репами, лица, — ВДВ гуляли, ВДВ проказничали и задирали прохожих.

— На фуфырь добавишь?

— Запросто. — Еще не успев толком сообразить, зачем он это делает, Валентин вытянул из кармана червонец.

— Ого, не жлоб!

— Где служил, кореш? — Красная лапа десантника в сержантских лычках сграбастала Валентина за шею.

— Дальний… А потом еще полгода в Германии.

— Круто! Чего ж без формы?

— Сняли. В первую же неделю, как дембельнулся.

— Чего-чего?

— Погоди!.. — Тот, что обнял Валентина за шею, заставил приятеля умолкнуть. Пальцы его клещами стиснули Валентина. — Как сняли? Кто?

— Да вот нашлись гаврики неумытые.

— На кой им твой мундир?

— Это ты у них спроси.

— А ты чего не спросил? Пуговки торопился расстегивать? — Здоровяк убрал руку и теперь нехорошо улыбался. — Какой же ты, к лярве, десант?

— Пуговки, говоришь? Пуговки — это можно. Покажу, если хочешь… — Валентин медленно расстегнул ворот. — Ну что, зема, красиво?

Шрам был не ахти какой, но вид имел вполне доказательный. Две багровые физиономии сунулись вперед, разглядывая демонстрируемую улику.

— Видишь ли, зема, трое их было. У двоих финари. А я под балдой возвращался. Так вот и получилось.

— Нормально! Значит, отмудохали?

Валентин покривился:

— Ни хрена бы у них не вышло. Хоть и с ножичками. Только по голове чем-то треснули. С самого начала. А потом ногами добавили. Три ребра, сотряс — и месяц в больнице… Червончик-то чего не берете, держите. — Валентин сунул купюру в красную ладонь. — А этих сук я уже выследил. В одиночку скручу. Хоть с ножами, хоть без.

Теперь на него глядели иначе. Пьяный человек злее, но пьяный человек и доверчивее.

— Может, дерябнем? Капуста все-таки твоя.

— А чего, давай. — Валентин кивнул.

То, что пришло ему в голову, с ходу забраковал бы Юрий. По сотне самых разных причин. Скоропалительных решений он никогда не поощрял. Этим они и отличались — стремительный Скорпион от осторожного Козерога. И, городя весь этот бред насчет службы в ВДВ, потерянного мундира и ножевых ранений, Валентин действовал скорее интуитивно. Логика шла вторым эшелоном, запоздало подтверждая, что все и впрямь реально, что вариант рискованный, сумасшедший, но все-таки вполне возможный.

В ближайшем гастрономе, имеющем зал с высокими неуклюжими столиками, где посетители подкреплялись булочками и кофе, к ним присоседился еще один «голубой берет», сутулый и печальный Венечка, которого первые двое немедленно узнали, с десяток раз хлопнув по плечу, не без торжественности представив Валентину.

Обступив шаткий стол, они водрузили поверх расстеленной газеты только что купленную бутылку «Столичной». Митяй, так звали одного из десантников, без очереди купил пирожков и чипсов.

— Сойдет. — Сержант Шура, самый рослый и басовитый из представителей «кусачих ангелов», с хрустом отвернул серебристую пробку и хозяйственно разлил водку по стаканам. — Маловато вообще-то на такую ораву.

— Сто двадцать пять граммулек на брата, — быстро подсчитал шустрый Митяй.

— Еще купим, — пообещал Валентин. На него глянули с уважением.

— Молоток! — Шура кивнул. — Я сразу усек, что из наших. Как увидел, так и усек.

— Значит, за знакомство?.

* * *

За первой бутылкой последовала вторая, а за второй — третья. Болтали о самом обычном — о гадах политиках, что не дают жить, о невестах, что не дождались. Само собой, волновались, горланили громче положенного. На них пробовала шумнуть продавщица, но одного взгляда налитых кровью глаз Венечки хватило, чтобы заставить ее примолкнуть.

— Значит, говоришь, трое их было?

— Трое. — Валентин вяло жевал рисовый пирог.

— А в подвале том — что?

— Черт его знает. У них там на стреме сучок какой-то, а окно низенькое, грязное — не заглянуть.

— Сучка Митяй снимет, — решил Шура. — А там по обстановке.

— Нечего вам туда соваться. — Валентин все еще рисовался. — Это мое дело.

Личное.

— Не баклань, германец. Личное — когда тет-а-тет, а тут несходняк голимый.

Вместе прокрутим дельце. И шушеру твою накажем. Нас по России и так всего ничего. Не будем друг дружке помогать — спалят одного за одним.

— Ты пойми, обнял Митяй Валентина, жарко забубнил в ухо, — только один денечек в году наш! Это святое, соображаешь? Сегодня еще можно, а завтра — хрен! Скрутят и почки отобьют. Докажут, что гражданка сильнее.

— Только мы им не кто-нибудь, мы — вэдэвэ, ферштейн?! — Мясистый кулак Шуры долбанул по столешнице.

— Тогда пошли. — Валентин решительно отстранился от стола. Настроение у него неожиданно испортилось. Логика, нагнавшая в конце концов юркую интуицию, разобрала ситуацию по косточкам и вынесла свое негодующее резюме. Чепуху он затеял. Скверную и глупейшую. Мало того, что втравил мужиков в разборку, так еще и упустил тех, что были ему нужны. То есть почти наверняка упустил. Будут они сидеть дожидаться. Наведались в подвал, доложились и слиняли. Самое верное было бы сыграть на попятный. Отчалить от этой команды и исчезнуть. Но… Дела, как и все в этой жизни, обладают могучей инерцией. Что там вещали бородатые революционеры?.. Идеи овладевают массами и становятся материальной силой. Вот и овладели. Все раскручивалось уже само собой, и изменить что-либо он был не в состоянии.

По улице шли снежным комом, к которому неведомо откуда лепились блуждающие по городу и уже крепко «заряженные» десантники. Командовал басовитый Шура, вел их по-прежнему Валентин. Плескалась в желудке выпитая водка, пирожки с рисом чувствовали себя неуютно. Дом свой он описал по крутой дуге, остерегаясь наткнуться на деда или кого-нибудь из соседей. Когда подошли к злополучному подвалу, их было уже человек пятнадцать. Чуть ли не два десятка раскаленных докрасна «реп», взбаламученных градусом головушек, половина из которых знать не знала, куда и зачем они прутся. Но затевалось что-то решительное, и в этом решительном они не прочь были поучаствовать. Так, должно быть, брали казаки турецкие корабли, врывались на узенькие улочки Константинополя. «Сарынь на кичку, братва!» — и так далее. С уханьем, с азартом, не ради барыша — ради бодрящей мужской игры…

Первоначальный план, разумеется, был нарушен. Вместе с Митяем снимать зловредного «сучка» сунулось сразу трое или четверо. Валентин успел рассмотреть только очумелую, заросшую щетиной харю, и тут же ее заслонили плечистые спины «голубых беретов». В несколько секунд чугунные кулаки атакующих превратили физиономию часового в подобие сочащейся пиццы. Дверь открывалась наружу, но коваными каблуками ее выломали, опрокинув вовнутрь, и горланящая братва ворвалась в сумрачное помещение.

В одном Валентин, по счастью, не ошибся. Гнездышко и впрямь оказалось из махровых. Их не ждали, однако, услышав вопли охранника, успели потушить свет, рванувшись к черному ходу. Помешало обилие людских тел. Кого-то из бегущих сумели свалить, и немедленно образовалась куча-мала. В сумраке били вслепую, меся кулаками воздух, яростно матерясь. Пытаясь нашарить на каменной стене выключатель, Валентин слышал истошный вопль Митяя:

— Лежать, падаль! Всех перестреляю!..

Сунувшись в сторону, Валентин наткнулся животом на стол и едва не упал.

Падать в такой толчее было крайне нежелательно, и через стол он просто перепрыгнул, ногой наступив на мягкое и тотчас услышав истошный женский визг.

— Свет! Где свет? — Он схватил женщину за плечи и с силой встряхнул.

— Разбили… Лампу разбили…

— Спички, Валек! У меня есть! — это уже горланил Шура. — А ну замолчь, твари!