— Но тогда за бортом не шторм, а настоящий ураган!
— Скорее всего, так оно и есть. И мы попали в самый его центр. Прямо в чашечку “розы ветров”.
В эту секунду что-то фыркнуло и завизжало под рубкой. “Семен Гарькавый” вздыбился, словно норовистый конь, задирая все выше треугольник своего носа. Паруса и мачты мгновенно исчезли в пазах, а свинцовые балансиры рванулись в крайнее переднее положение.
— Резко переменился ветер, не иначе, — констатировал Аксенов.
— Нет, Андрей Иванович, мы попали в полосу соприкосновения двух встречных волн. Гребень ее достигает высоты двадцатиэтажного дома. Сейчас и правда лучше всего под воду бы нырнуть! — говорил он, всеми силами стараясь в то же время удержать равновесие.
Следующее столкновение двух встречных волн было значительно слабее. Из пазов вытянулись мачты. Тримаран расцвел всеми парусами. Прямо в корму ему дул крепкий и ровный ветер. Но Олег поставил фиксатор скорости на нулевую отметку.
— Хватит. Так и в Турцию недолго заплыть, — показал он Аксенову на шкалу координат.
Аксенов удивленно присвистнул: тримаран находился в самом центре Черного моря — координаты показывали сорок два градуса пятьдесят минут северной широты и тридцать три градуса восточной долготы.
Скоро ураган утих, уносясь дальше на север — к Одессе и Крыму, а здесь снова выглянуло солнце, под слепящими лучами которого заискрилась живым серебром спокойная морская гладь.
Кораблей сопровождения не было видно, но Головченко подтвердил координаты, уточненные по радиопеленгатору двумя сторожевиками.
— Как самочувствие? Как выдержал ураган “Гарькавый”? — перебил разговор знакомый голос Кузьмы Ивановича. — Немедленно двигайтесь на соединение с кораблями сопровождения, а то к вам “на помощь” уже идут два эсминца под турецкими флагами…
— Я не шучу, — подчеркнуто строго проговорил он. — Даже сигнал SOS на точку ваших координат передан в эфир. Так что разворачивайтесь на север. Включайте все двигатели.
Олег не стал ждать повторения команды. Описав довольно широкую дугу, снова став против ветра, который рвался теперь в образовавшуюся атмосферную пустоту, “Семен Гарькавый” со скоростью восемьдесят миль в час помчался строго на север.
В рубку заглянула Таня.
— Мы вполне успеем позавтракать, а скорее всего — пообедать, — сказала она. — У меня все уже на столе.
В приоткрытые иллюминаторы кубрика врывался свежий ветер. “Семен Гарькавый” уверенно преодолевал километры. С завидным аппетитом все трое уписывали за обе щеки жаркое с овощами, приправленное зеленью и перцем.
— Грузинская кухня, — с гордостью похвалила Таня. — Жалко, что чурека нет. Зато на десерт — херсонский арбуз! Остался у меня еще один. Самый большой.
— В Херсоне не мешает пополнить запасы. Сережка очень их уважает, — усмехаясь говорил Аксенов, разрезая своим кортиком хрустящую корку почти пудового великана.
Минут двадцать они наслаждались отличным арбузом, но не одолели даже половины.
— Спасибо, Танюша, — поднялся из-за стола Олег. — Я в рубку. Надо посмотреть, где там наш эскорт. Аксенов направился следом за ним.
— Выходит, — сказал он, усаживаясь в свое кресло справа по борту, — выходит, за три часа сорок минут мы под парусами прошли на юг двести двадцать километров, показав среднюю скорость тридцать две мили в час…
— Не совсем так, Андрей Иванович, — с веселой улыбкой возразил ему Олег. — Мы шли против ветра. Приборы зафиксировали сто четырнадцать перемен галса. Таким образом, с учетом лавировки наш “Гарькавый” за это время фактически прошел двести тридцать четыре мили, преодолевая в среднем за час расстояние почти в сто тридцать километров или, точнее, ровно в шестьдесят четыре мили. Как видите, электроника не шалила. Она и на этот раз оказалась на высоте, не подвела ни нас, ни саму идею.
Аксенов обнял его за плечи.
— Пойду упакую как следует наши доспехи. Думаю, что на “Гарькавом” они не понадобятся. Вот только научить бы его нырять в бурю. Хоть на несколько минут. А?
Поздно вечером, когда в сопровождении эскорта сторожевиков они вошли в хорошо знакомый Белозерский залив и, миновав Очаков, взяли курс к устью Днепра, Олег писал в бортовом журнале:
“24 августа. 2 часа ночи.
Сегодня корпус тримарана, а с ним и оснастка, и вся система управления кораблем успешно выдержали проверку штормом, который затем перешел в сильнейший ураган. Он продолжался более трех часов. Подсистемы жизнеобеспечения, курса, плавучести, как и все другие, работали в сложных условиях безупречно…
Обдумав предложение Татьяны Левиной и Андрея Ивановича Аксенова, считаю вполне возможным и даже целесообразным в подсистеме жизнеобеспечения корабля и экипажа в период сильного шторма или урагана предусмотреть возможность временного непродолжительного погружения судна под воду на сравнительно небольшую глубину. Убрав паруса и мачты, корабль может переждать непогоду под водой в течение нескольких часов, а затем продолжить путь намеченным курсом.
Предварительные расчеты показывают, что корпус тримарана выдержит давление воды на глубине до двадцати метров, если увеличить толщину, корпуса на два миллиметра. Это ни в коей мере не отразится на ходовых качествах тримарана и его грузоподъемности.
Для забора балластной воды и размещения компактных установок ее продувки можно использовать свободное пространство между килем и ложным дном гондолы и поплавков…”
В Херсон они пришли рано утром. У знакомого парапета было пусто. “Друг” уже отправился с новой командой “вокруг шарика”, и они прошли мимо бронзового фрегата не останавливаясь.
Их старый эскорт из шести катеров сменил сторожевики на ходу. Надо было спешить: погода ухудшалась, дул порывистый боковой ветер, да и встречное течение Днепра требовало и внимания, и времени, а у них впереди осталось всего пять дней.
Тихим вечером 29 августа они проходили Канев.
В том месте, где среди деревьев на крутом правом берегу Днепра высилась фигура Тараса Григорьевича Шевченко, Таня, как всегда неожиданно, попросила:
— Давайте поднимемся на Тарасову гору.
И добавила совсем тихо:
— Я была здесь еще совсем маленькой…
Олег молча развернул тримаран влево, и через минуту, погасив паруса, судно причалило к месту, где когда-то давно была старая пристань. Вековые деревья обрамляли асфальтированное шоссе, опоясывающее гору, но Олег и Таня, не сговариваясь, свернули с асфальта и, помогая друг другу, стали подниматься вверх крутой тропинкой, проложенной прямо по горе, среди пышной зелени разросшихся деревьев и кустов. Держась за руки, они вышли на площадку перед памятником. Долго молча стояли у священной могилы, вглядываясь в знакомые с детства черты поднявшегося высоко над Днепром поэта.
Справа, за памятником, разрослась ореховая роща. Каждое дерево с глянцевыми, омытыми недавним дождем листьями и крупными, еще зелеными плодами много лет назад было посажено самыми знатными гостями Тарасовой горы.
В одной из ближайших аллей, куда уже забрались сумерки, Таня и Олег увидели скамейку. Она стояла под широкими развесистыми кронами между двумя довольно толстыми гладкими стволами. Таблички сообщали, что деревья эти в октябре 1962 года посадили Космонавт-2 Герман Степанович Титов и Космонавт-4 Павел Романович Попович.
Они присели на скамейку, откинувшись в удобный овал скруглой спинки. Олег осторожно обнял девушку, а она потянулась к нему вся, положила голову на грудь и, вздохнув о чем-то своем, невысказанном и непонятно волнующем, закрыла глаза.
Одна за другой летели минуты. Снизу, от реки, тянуло влажной свежестью. Таня зябко повела плечами, подняла голову. Губы их встретились в нежном поцелуе.
— Завтра прямо с “Гарькавого” мы пойдем во Дворец, — прошептал Олег. — И уже через полгода ты станешь моей же…
Ока засмеялась и закрыла ему рот ладонью.
— С “Гарькавого” мы в первую очередь отправимся домой, -тихо сказала Таня. -Надо же привести себя в человеческий вид, отмыть от соли эти кудри…
