— Нормально, — с лёгкой улыбкой ответил он. — Сейчас она больше увлечена новым компьютером Бренды, чем отцом. Почаще бы Кевин делал такие подарки.

— Так это подарок Кевина?! — воскликнул я.

Шон быстро взглянул на меня, озадаченный моей бурной реакцией.

— Ну да. А ты не знал?

— Понятия не имел. Думаю, Диана решила лишний раз не напоминать мне про Кевина. Во время нашего последнего разговора она в основном охала да ахала от восторга.

— Надо признать, машина первоклассная, — заметил Шон. — Особенно мне понравился голографический монитор. Но Бренда и Диана говорят, что видеосистема — фигня по сравнению с процессорным блоком. Там столько всего наворочено, что они до сих пор не могут разобраться, как эта штука работает.

«Ещё бы!» — подумал я, а вслух сказал:

— Небось, они часто грызутся.

Шон утвердительно кивнул:

— Постоянно. До хрипоты спорят о каких-то виртуальных режимах, суперскалярных потоках, сегментах смещения… Если я их слушаю больше десяти минут, у меня начинается заворот мозгов. Кроме того, Диана недовольна распределением машинного времени, жалуется на дискриминацию со стороны Бренды… — Тут он не выдержал и ухмыльнулся. — Ей достаются, главным образом, ночные часы.

Вслед за ним улыбнулся и я, а потом мы дружно рассмеялись. Всё-таки Шон исключительный человек. Я бы сказал — исключительно мужественный. Иногда я пытаюсь представить себя на его месте, но ничего у меня не получается. Не хватает то ли воображения, то ли смелости, а может, и того и другого. Мне даже страшно подумать, что было бы со мной, если бы мой отец спал с женщиной, которую я люблю. Наверно, я сошёл бы с ума. Наверняка. Чтобы терпеть это, оставаясь в здравом рассудке, нужно обладать не только железной волей и мужеством, но и неисчерпаемым жизнелюбием…

— Шон, — произнёс я, вдоволь насмеявшись. — Скажи, только честно. Случайно не Кевин подкинул тебе идею насчёт инверсного резонанса?

Улыбка мигом сбежала с его лица, и оно помрачнело.

— А что? — настороженно осведомился Шон. — Кевин приписывает себе эту заслугу?

Я отрицательно покачал головой:

— Что ты, нет. Ничего подобного я от него не слышал. Просто решил блеснуть догадливостью, но теперь вижу, что промахнулся.

— Не совсем так, — возразил Шон. — В некотором смысле твоя догадка верна… но только в некотором смысле. Однажды Кевин, как бы между прочим, спросил у меня: возможно ли такое, чтобы резонансный двойник нашего прапрадеда родился более двух с половиной тысяч лет назад по времени Основного Потока? Тогда я поднял его на смех и назвал это глупостью, но позже задумался: а такая ли это глупость? Вот так и родилась моя теория. Кевин дал лишь первый толчок, не более.

— Понятно, — сказал я.

— Впрочем, — после короткой паузы задумчиво продолжал Шон. — Я не исключаю того, что Кевин знает гораздо больше, чем говорит. А вдруг в том мире, который он так тщательно скрывает от нас, был король Артур, который родился на тысячу лет раньше нашего предка? Учитывая уровень развития тамошней науки, это вполне вероятно.

Если Шон только подозревал, то я знал, что так оно и есть на самом деле. Теперь я был уверен в этом на все сто процентов…

Момент истины настал полтора цикла назад, когда в Сумерки Дианы заявился Зоран. Возможно, его подослал Володарь, но скорее всего, он нанёс этот визит по собственной инициативе, под влиянием сиюминутного порыва — слишком уж глупым было его поведение. Он не придумал ничего лучшего, как остановиться перед домом и выкрикивать в мой адрес угрозы вперемежку с оскорблениями.

Было раннее утро. Хотя в Сумеречных мирах нет естественной смены дня и ночи, условное деление на сутки существует, и нежданный визит Зорана пришёлся на предпоследний час примы, когда мы ещё сладко спали. К счастью, я проснулся первым и быстро закрыл окно, чтобы визги снаружи не разбудили Радку — характер у неё довольно ровный и мягкий, но если она не выспится, то весь день чувствует себя не в своей тарелке, раздражается по пустякам и даже может укусить.

Я оделся на скорую руку, взял свою Грейндал, спустился на первый этаж и вышел из дома. Увидев меня со шпагой, Зоран заметно умерил свой пыл: похоже, на него нахлынули неприятные воспоминания о нашем предыдущем поединке. А когда я вразвалку направился к нему, небрежно размахивая клинком и приговаривая на ходу (специально для Бельфора по-французски): «En guarde, mon cher! En guarde!»,[9] Зоран наложил в штаны и скрылся в Туннеле.

Единственный свидетель этой сцены, Морис де Бельфор, сидел на крыльце дома, пил кофе и тихо посмеивался. Я подошёл к нему и сел рядом.

— Привет, Морис. Опять не спится?

— Никак не могу привыкнуть к этому вечному закату, — ответил он, указывая на огромное красное солнце, висевшее над самым горизонтом. — Или к бесконечному рассвету. Но мне здесь нравится. Тишина, спокойствие, умиротворённость — одним словом, идиллия… Если, конечно, не считать концерта, устроенного этим кадром.

— Он идиот, — сказал я.

— Ясное дело. У него это на лбу написано. Судя по выражению лица, взгляду и словарному запасу, его коэффициент умственного развития не превышает восьмидесяти.

— Если быть точным, семьдесят семь.

— Круто! Я пытался уговорить его, чтобы он подождал час-полтора, предлагал ему выпить кофе или что-нибудь покрепче, но он ни в какую… Кстати, ты будешь кофе?

— Не откажусь, — кивнул я. — И покрепче.

— Тогда я сейчас. — Морис поднялся и вошёл в дом, чтобы приготовить мне кофе.

Мы с ним на удивление быстро сдружились, почти сразу перешли на ты и стали называть друг друга просто по имени. Мы оба легко сходились с людьми, к тому же у нас оказалось много общего. Сыновья влиятельных папаш (как ещё говорят, «золотые мальчики»), несколько легкомысленные, по натуре своей разгильдяи с интеллектуальным уклоном, образованные, начитанные, даже эрудированные, ярко выраженные сангвиники и экстраверты. Также нас объединяло страстное желание доказать всему миру, что мы чего-то стоим и без влиятельных папаш.

К моим способностям Морис отнёсся спокойно, гораздо спокойнее, чем я ожидал. Его утешала цена, которую мы платим за своё могущество: я слегка преувеличил, повествуя ему о том, каким нагрузкам мы подвергаем нервную систему и как плохо это сказывается на психике, но в целом мои слова соответствовали действительности. Главным образом Морис завидовал отпущенному нам неограниченному сроку жизни и нашей вечной молодости, однако в свои тридцать лет он ещё мало задумывался о старости, тем более что собирался дожить как минимум до ста, а то и до ста пятидесяти. Однажды он мне сказал:

— Быть может, я ошибаюсь, Эрик, но, по-моему, у вас повсюду царит жуткий консерватизм. Вами правят древние старики, они не дают возможности молодым проявить себя, подавляют их инициативу, противятся любым переменам. А когда происходит смена поколений, место одного старика занимает другой — такой же ретроград, как и его предшественник. Ваше сообщество существует уже невесть сколько тысячелетий, но оно фактически не развивается. В определённом смысле, ваш дар бессмертия сродни проклятию.

Что я мог возразить ему? В его словах была сермяжная правда жизни. Нашей жизни — жизни колдунов…

Морис поселился в Сумерках Дианы сразу после своего освобождения. Я рассудил, что ему опасно оставаться на Земле Юрия Великого, даже под покровительством Ладислава. Сам Ладислав не возражал — в его глазах Морис был прежде всего источником угрозы для его любимого мира, и он не питал к нему особого расположения. А Сумерки Дианы оказались идеальным местом для содержания нашего подопечного — Морис всегда был у меня под рукой и постоянно общался только со мной и Радкой. Если поначалу я побаивался, как бы он не ляпнул чего-нибудь лишнего в присутствии редких и немногочисленных гостей, то вскоре я убедился, что все мои опасения напрасны. Вняв моему предупреждению, Морис крепко держал рот на замке. Даже Радка не заподозрила ничего неладного и искренне считала его одним из приятелей Ладислава, который что-то натворил в своём родном мире и теперь вынужден скрываться. А Дионис, навещавший нас чаще других, как-то спросил у меня: