Нет, обычно предательства происходят совсем по-иному.

Джин вспомнила, что хотя капитан — наряду с бывшим имперским пилотом и хранителями — был свидетелем худших моментов ее жизни, но и она тоже видела их сломленными. Потерянный после пыток Бодхи, лишившиеся дома хранители и Кассиан, предававший себя с той же легкостью, с какой предал Джин, — им всем было чего стыдиться.

По крайней мере, они уже знают друг у друга все больные места.

Она снова вспомнила Вобани, где даже среди тысячи других заключенных была одинока.

— Мне впервые кто-то подставляет плечо, когда дело идет наперекосяк, — попыталась объяснить Джин.

Неясно, понял ли Кассиан, что она пыталась до него донести, но он ответил:

— Привыкай, дома всегда так.

И тогда Джин стало ясно, что она и вправду дома.

Двадцать минут спустя они перешли с залитой солнцем площадки в пассажирский отсек грузового челнока, таща на себе оружие и набитые позаимствованным оборудованием сумки. На борту Джин встретило еще больше незнакомых лиц, еще больше потных, покрытых шрамами и очень воодушевленных солдат, чем перед этим набилось в ангар. Она с внезапной горечью осознала, что вряд ли успеет запомнить их всех до прибытия на Скариф — а по прибытии их всех ждет бой не на жизнь, а на смерть.

Джин заметила среди повстанцев Бейза с Чиррутом. Повернув голову в ее сторону, слепой хранитель воздел посох, словно провозглашая тост или приветствие. Вспомнив подслушанную у Со Герреры поговорку, Джин громко, чтобы перекричать болтовню десантников, произнесла:

— Да пребудет с нами Сила.

— Грузовой челнок, мы получили заявку о буксировке на полосу. Повторите, как поняли: в буксировке отказано. У вас нет разрешения на вылет.

Бодхи страдальчески посмотрел на микрофон в своей руке и перевел взгляд на иллюминатор, за которым виднелась взлетная полоса. Дроиды техобслуживания тянули челнок прочь от ангара, и вскоре можно было вертикально взлететь, не опасаясь задеть так некстати установленную поблизости цистерну с топливом.

— Нет, нам дали разрешение, — возразил пилот в коммуникатор. — Подтверждаю. Проверьте еще раз.

План оказался провальным с самого начала. Вся затея не задалась, начиная с доставки послания Галена и заканчивая этим самовольным полетом на Скариф. Кто же он теперь — перебежчик в квадрате? Если доведется выжить, в Империи его будут считать предателем, а в Альянсе — смутьяном. Повезет, если в этой же пирамиде и посадят, а не шлепнут сразу.

Интересно, есть ли на Явине свой Бор-Галлет? Вряд ли. Вот этим и будем утешаться.

— Я не вижу вашей заявки, — сказал диспетчер.

Бодхи подумал о своих пассажирах. Они точно так же становились изгоями, срываясь в поход вопреки воле совета, что граничило с государственной изменой. Их команда и так украла у Альянса столько оружия и экипировки, что хватило бы на небольшую армию, а обстановка на базе подсказывала пилоту, что все имущество тут наперечет.

Неизвестно, достаточный ли это повод, чтобы сбить челнок на взлете. По крайней мере, вернут себе украденное…

— Вы точно обработали все заявки? — не сдавался Бодхи. — По ней уже наверняка выдали разрешение.

Он щелкнул несколькими переключателями и проверил, все ли индикаторы в порядке. Массогабаритные показатели сбивали бортовой компьютер с толку, поскольку полная загрузка подразумевала наличие в трюме сорока тонн руды, а не толпы солдат. Но в этом не было ничего страшного.

Пилот вспомнил обо всех былых проигрышах, когда он в надежде отыграться шел ва-банк и оставался ни с чем. Неужели и сейчас у них с Джин и остальными точно такая же ситуация? Вдруг они удваивают проигрышную ставку?

Но ощущения подсказывали, что это не так. На этот раз он не испытывал азартного предвкушения, смеси надежды и отчаяния. Продумывая свои действия, он был почти спокоен.

— Какой у вас позывной? — уточнил диспетчер.

Да, сейчас… — «Да взлетай уже!» — Наш позывной, э…

«Соображай, Бодхи. Скажи хоть что-нибудь, дай им ответ».

«Если удастся заговорить им зубы, может, они не станут стрелять».

— Изгой. Изгой-один.

Он подал мощность на двигатели и почувствовал, как грузовик привычно переваливается с боку на бок, снимаясь с места. Диспетчер что-то кричал в динамике, но его уже никто не слушал.

— Изгой-один, — воскликнул Бодхи, — полный вперед!

В возрасте пятнадцати лет, в ту самую зиму, когда Мон Мотма впервые узнала о смэшболе, романтических чувствах и о том, что родители далеки от идеала, она решила посвятить жизнь изучению истории, чтобы, порвав все отношения с династией политиканов, денно и нощно штудировать в тесной каморке дневники, письма и грузовые декларации тысячелетней давности. Изучая причины и обстоятельства гибели целых цивилизаций, она бы стала детективом, судмедэкспертом и философом в одном лице.

Историком, конечно, она так и не стала. Уже к лету этот кратковременный демарш был позабыт. Привычка, давление со стороны семьи и искренняя склонность к искусству управления вернула ее на стезю политики. Мон Мотма метила в сенаторы — в слишком юном возрасте, как она теперь понимала, — и, борясь за голоса, научилась фальшиво улыбаться и держаться на плаву, пока игра не превратилась в образ жизни.

Когда-то она ратовала за прекращение войны, а теперь изворотливо использовала любые возможности, чтобы сколотить армию. Бросив дом и привычную жизнь, она стала вождем революции и главным врагом Империи. Оглядываясь на далекое прошлое, Мон Мотма невольно представляла, что сказала бы об Альянсе повстанцев в пятнадцать лет.

«При всей своей самоуверенности руководство повстанцев не нашло в себе храбрости преобразовать сеть полувоенных ячеек и сочувствующих политиков в нечто большее, чем кружок по интересам. Их неспособность придерживаться в своей борьбе единой линии привела к усилению Империи и нелегитимности всех дальнейших протестных движений…»

Мон умела проигрывать и делать из этого правильные выводы. Но все равно было неприятно.

Зал совещаний практически опустел. Умолкли сорванные в крике голоса, слетевшиеся со всей Галактики члены совета разошлись по своим кораблям или небольшими стайками удалились для решения частных вопросов. Согласия между ними не было, и Мон Мотма была рада, что обошлось без формального голосования. Учитывая общий ход обсуждения, поспешное решение привело бы к краху.

Сегодня ночью поспать не удастся. В свободные часы перед следующим собранием Мон Мотма планировала переговорить с единомышленниками и найти союзников, которые помогли бы извлечь хоть какую-то выгоду из ситуации. У нее не было четкого представления, какая тут может быть выгода, но она знала, с кого начать.

Бывший сенатор с Алдераана Бейл Органа, похоже, — поджидал ее у выхода.

— Достойная речь, — похоронным тоном сказал он приблизившейся Мон Мотме.

Она блекло улыбнулась, предположив, что выглядит сейчас такой же уставшей, как и он. Бейл был для Мон Мотмы верным соратником с тех самых пор, как они впервые сговорились выступить за ограничение власти Палпатина. За все эти годы, после всех споров о ненавязчивом вмешательстве Бейла и ее собственных негласных операциях, она не припоминала, чтобы морщины так глубоко прорезали его лицо.

— Что бы ни говорили остальные, война неизбежна, — со вздохом признала Мон Мотма. — У сенатора Пэмло благородные побуждения, но она не понимает: если Империя использовала оружие против Джеды, то использует его снова где угодно. Мы не застрахованы от геноцида, остается только бороться с ним.

Бейл кивнул, так коротко, словно ему едва хватало сил.

— Согласен. Я должен вернуться на Алдераан, чтобы поскорей сообщить народу, что мирной жизни конец.

Услышав страдальческие нотки в его голосе, Мон Мотма задумалась, чего стоило Органе признание этого факта.

— Нужно задействовать все ресурсы, — мрачно добавил Бейл.

После секундного замешательства Мон покосилась на стоявших поблизости членов совета и понизила голос.