— Близко к истине,— согласился я.— У меня есть знакомый среди ваших коллег.

— Знаю, кого вы имеете в виду — «Безумного ученого». В высшей степени эксцентричные теории. Но, скажите, как обстояли дела, когда вы уезжали? Особенно как там насчет Славного Эксперимента, проводимого в США?

— Славного Эксперимента? — Мне надо было подумать. Антиалкогольная кампания кончилась еще до моего рождения.— О, его пришлось пересмотреть.

— Вот как! Пора снова отправляться в экспедицию. И кто же у вас теперь? Король? Я так и думал, что ваша страна пойдет по этому пути, но не предполагал, что так скоро.

— О, нет, нет! — воскликнул я.— Я говорил об антиалкогольном законе.

— Ах, об этом... Симптоматичен, но не очень важен. Я же имел в виду этот забавный принцип правления болтунов. «Демократию». Умилительная бредятина — будто суммирование нулей может дать какое-то иное число. Но на земле вашего племени этот эксперимент поставлен в гигантском масштабе. Он начался еще до вашего рождения, без сомнения. Я-то подумал, что вы сказали, будто даже труп сего явления уже унесен в небытие.— Он улыбнулся.— Значит, еще до сих пор есть и выборы, и все такое прочее?

— В последний раз, когда я там был,— да, существовали.

— Поразительно! Фантастично, просто фантастично. Нам надо обязательно встретиться, у меня множество вопросов к вам. Я изучаю вашу страну давно — удивительная патология в уже известных структурах! Пока! Пусть у вас никогда не будет деревянных денег, как говорят ваши соплеменники!

Я рассказал об этом Руфо.

— Руфо, я знаю, что происхожу с варварской планеты, но разве это может служить извинением для его грубости? Но, может быть, это не грубость? Я ведь не знаю, каков здесь идеал хороших манер!

Руфо нахмурился.

— Повсюду проявлением плохих манер считается, когда хулят место рождения кого-то, или его племя, или его обычаи. Если кто-то так поступает, он сильно рискует. Если бы ты его убил, наказание тебе бы не грозило. Разве что Ее Мудрость была бы несколько шокирована. Конечно, ежели допустить, что ее можно чем-то шокировать.

— Я не убью его. Не такое уж важное дело.

— Тогда забудь. Небби — просто сноб. Знания его малы, понимания сущности дела — никакого, но он уверен, что Вселенная была бы куда совершеннее, если бы ее делали по его проекту. Проигнорируй.

— Ладно. Это просто... Послушай, Руфо, конечно, моя страна далека от совершенства, но от чужака мне это слышать неприятно.

— Еще бы. Я люблю твою страну, в ней есть «изюминка». Но... Я не чужак и не смотрю на вас сверху вниз. Небби прав.

— Это еще как?

— За исключением того, что он судит слишком поверхностно. Демократия работать не может. Математики, крестьяне, скоты и тому подобные демократией считаются автоматически равными. Но ведь мудрость не суммируется, ее максимум — умнейший человек в каждой из групп.

Однако демократическая форма правления хотя и не работает, но все же хороша. Любая социальная организация хороша в том случае, пока она не застыла. Форма, каркас не имеют особого значения до тех пор, пока они обеспечивают определенную степень свободы, позволяющую человеку проявить свои таланты во многих областях. Большинство так называемых ученых-социологов думают, что организация — это все. А она — почти ничто, кроме тех случаев, когда превращается в смирительную рубашку. Важна частота встречаемости героев, а не разброс нулей.— Потом он добавил — Твоя страна имеет систему, гарантирующую достаточную степень свободы, чтобы герои могли заниматься своим делом. И она будет существовать еще долгое время, до тех пор, пока эта свобода не будет разрушена изнутри.

— Надеюсь, ты прав.

— Я прав. Этот вопрос я изучил, и я не так глуп, как думает Небби. Он прав насчет безнадежности «суммирования нулей», но не понимает того, что сам является нулем.

— Нет смысла позволять нулю выводить меня из равновесия,— усмехнулся я.

— Никакого! Особенно раз ты сам — нуль. А ты, куда бы ни пошел, всюду будешь заметен и никогда не станешь частицей стада. Я уважаю тебя, а я уважаю немногих. И никогда не уважаю людей в массе, так что демократом в душе мне не быть. Для того чтобы требовать «уважать» или даже «любить» огромную людскую массу с хамством на одном ее полюсе и грязными ногами — на другом, нужна бессмысленная, слепая, слюнявая тупость, которая часто наблюдается у попечителей детских садиков, у спаниелей и у миссионеров. Это не политическая система, а заболевание. Но могу тебя порадовать — твои американские политиканы этой болезнью не заражены. А обычаи в твоей стране позволяют существовать и таким организациям, где дураков нет.

Руфо взглянул на мою шпагу.

— Дружище, но ты же пришел сюда не только для того, чтобы обсуждать поведение Небби?

— Нет.— Я тоже взглянул на свой верный клинок.— Я принес ее сюда, чтобы побрить тебя, Руфо.

— Э?

— Я обещал побрить твой труп. Я ведь твой должник за ту ловкую работенку, которую ты проделал надо мной. И вот я тут, чтобы побрить брадобрея.

Он медленно проговорил:

— Но ведь я еще не труп.— Он не сделал ни единого движения. Двигались лишь глаза, оценивая расстояние между нами. Руфо не очень-то доверял, моим «рыцарским чувствам» — для этого он был слишком опытен.

— О, это можно организовать,— ответил я живо,— если я не получу от тебя правдивых ответов.

Руфо чуть-чуть расслабился.

— Я постараюсь, Оскар.

— И, пожалуйста, старайся как следует. Ты мой последний шанс Руфо, все это должно остаться между нами. Даже для Стар.

— Полная тайна. Даю слово.

— Со скрещенными пальцами, без сомнения... Но смотри, не шути со мной, дело серьезное. И, пожалуйста, ответы — только честные и прямые, мне других не надо. Мне нужны советы по проблемам моего брака.

Руфо, казалось, очень расстроился.

— А я ведь собирался сегодня уйти по делам! И вместо этого решил поработать! Оскар, я скорее предпочту отозваться при даме нелестно о ее первенце или о ее вкусе в выборе шляпок или даже соглашусь учить акулу кусаться — это безопаснее. Что будет, если я откажусь?

— Тогда я тебя побрею.

— Ты уж побреешь своими ручищами, чертов палач! — Он снова нахмурился.— Прямые ответы... Да они тебе и не нужны... Тебе жилетка нужна, чтобы в нее поплакаться.

— Возможно, она тоже. Но мне необходимы честные ответы, а не вранье, которое ты можешь сочинить даже спросонок.

— Значит, в обоих случаях я проигрываю. Рассказать мужчине правду о его браке — самоубийство. Думаю, правильнее будет сидеть, молчать и надеяться, что у тебя не хватит духу хладнокровно зарубить меня.

— О, Руфо! Я готов сунуть шпагу в какой-нибудь ящик и доверить тебе ключ от него, если хочешь. Ты же знаешь, я никогда не обнажу ее против тебя!

— Ничего такого я не знаю,— буркнул он сварливо.— Ведь все случается когда-нибудь впервые. Если поведение мерзавца всегда можно вычислить, то ты-то — человек чести, и это меня пугает. А может, мы провернем это дело через коммуникатор?

— Брось, Руфо. У меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться. И я хочу, чтобы ты говорил откровенно. Знаю, что адвокаты по брачным делам действуют по своим правилам и, разумеется, должны быть гарантированы от ударов по морде. В память о той крови, что мы пролили вместе, я прошу дать мне совет. И от чистого сердца, разумеется.

— Даже так — разумеется! А в последний раз, когда я рискнул дать его тебе, ты был готов отрезать мне язык.— Он посмотрел на меня без удовольствия.— Но в делах дружбы я всегда был ослом. Слушай, я предлагаю тебе честный вариант: ты будешь рассказывать, я буду слушать... и если получится так, что твой рассказ окажется слишком долог, а мои старые больные почки не выдержат и мне придется покинуть твою приятную компанию на некоторое время... Что ж, тогда ты поймешь меня неправильно и в гневе удалишься, после чего мы никогда больше не вернемся к этому предмету. Идет?

— О'кей.

— Тогда председательствующий предоставляет вам слово. Начинайте.