— Не лодырничай там, Джонни. Все, как на учениях.

Крышка капсулы опустилась, и я остался один.

Хорошо ему говорить про все, как на учениях! А меня уже трясло так, что корабль раскачивался.

Затем в головных телефонах я услышал голос Джелли.

— Мостик! Разгильдяи Расжака к высадке готовы!

— Семнадцать секунд, лейтенант,— раздалось в ответ веселое контральто капитана корабля.

Она сказала: «лейтенант». Наш лейтенант погиб, и может быть, Джелли повысят и всучат ему нас... но пока что мы Разгильдяи Расжака.

— Удачи, мальчики,— добавила капитан.

— Спасибо...

— Приготовились. Пять секунд.

Я был перетянут ремнями, точно багаж, с ног до головы — живот, лоб, голени. Но трясло меня пуще прежнего.

После отстрела капсулы всегда становится легче. А до того сидишь в полной тьме, завернутый, точно мумия, в противоперегрузочные обмотки, дышать и то трудно. И ведь знаешь, что вокруг тебя в капсуле — сплошной азот и шлема снимать нельзя, даже если бы ты мог его снять. И знаешь, что капсула уже в пусковой шахте. И если корабль получит пробоину до того, как тебя отстрелят, молись не молись, а сдохнешь тут от удушья, не способный пошевелиться, беспомощный. Вот от этого бесконечного ожидания в темноте меня и трясет. Как подумаешь: а вдруг про тебя забыли... Корабль с развороченным корпусом болтается на орбите, мертвый, и ты скоро таким же будешь, и двинуться не можешь. А еще вот — корабль сойдет с орбиты, и ты все равно сдохнешь, если не сгоришь по дороге.

Тут корабль начал торможение, дрожь меня отпустила. Я бы сказал, восемь если не все десять. Когда у штурвала женщина, забудь о комфорте, а от привязных ремней останутся синяки. Да-да, я в курсе, что женщины гораздо лучшие пилоты, чем мужчины; и реакция у них получше, и перегрузку они выдерживают получше и повыше нашего. И «налет-отступление» они выполняют четче и скорее, а следовательно, дают нам всем дополнительный шанс И все равно мало веселого в том, что тебя колотит по позвоночнику вес, в десять раз превышающий твой.

Но должен признать, капитан Деладрие свое дело знает. Никаких тебе примерок, торможение прекратилось, и я сразу же услышал ее голос:

— Носовые... пуск!

Последовали два толчка, это вниз пошел Джелли и его помощник. И тут же:

— Левый и правый борт... пуск!

Наша очередь.

Бамп! И твоя капсула дергается вперед на шажок... Бамп! Еще один рывок. Знаете, как в древнем автоматическом оружии, когда вгоняешь патроны в магазин. Да, мы они и есть — патроны в обойме... только стволы не стволы, а сдвоенные пусковые шахты, встроенные в корабль-матку, а каждый патрон такого размера, что внутри сидит пехотинец (хотя и тесно тут!) плюс вся его полевая экипировка.

Бамп! Обычно я был третьим номером, но сейчас я был «Хвостиком-Чарли», замыкающим после трех отделений. Ожидание утомляло, хотя капсулы отстреливались каждую секунду. Я попытался считать «бампы»: бамп! (двенадцать), бамп! (тринадцать), бамп! (четырнадцать... странный звук, должно быть, пошла пустая, ну да, Дженкинс остался на борту), бамп!..

Звяк! Вот и до меня дошла очередь, моя капсула встала в пусковой механизм. А потом — уам-м-м... бу!!! Взрыв так тряхнул меня, что предыдущие капитанские выкрутасы показались любовными объятиями.

А потом — ничего.

Вообще ничего. Ни звука, ни тяжести, ни веса. Парение в темноте... свободное падение миль, похоже, на тридцать над поверхностью атмосферы, невесомый спуск на планету, которой никогда не видел Но я больше не дрожу, все ушло на ожидание. Как только тебя отстрелили, ничего с тобой не случится, потому что если что-то пойдет не так, тебе не повезет, то ты и не заметишь, что уже умер.

Почти сразу же я почувствовал, что капсула раскачивается и крутится, потом выровнялась, а потом вернулся вес... очень быстро вернулся, покуда я не стал весить, как должен на этой планете (тут 0,87g, как нам сказали). Это капсула вошла в верхние слои атмосферы. Пилот, который был настоящим артистом в своем деле (а капитан определенно была таковым), снизится и затормозит так, чтобы капсулы при отстреле шли со скоростью вращения планеты. Нагруженные капсулы очень тяжелые; они пройдут сквозь верхние, разреженные слои атмосферы и лягут рядком в зоне высадки. Ну, может, некоторых отнесет подальше. А пилот-неумеха все напорет, разбросает ударную группу, да так, что они не сумеют друг друга отыскать, я уж не говорю о выполнении задания. Десантник может сражаться, только если кто-нибудь доставит его к цели; поэтому я полагаю, пилоты важны не меньше, чем мы.

Капсула вошла в атмосферу мягко, поэтому я могу сказать, что капитан выложила нас с отклонением, близким к нулю, о таком только мечтаешь. Я был счастлив — не только потому, что когда мы высадимся, то окажемся в плотном строю и не станем тратить времени даром, но еще и потому, что пилот, который тебя высаживает, обычно потом приходит тебя подбирать.

Выгорела и отслоилась верхняя оболочка — неровно, поскольку меня закрутило. Затем она отошла полностью, я выровнялся. Заработали тормозные двигатели второй оболочки, началась болтанка... и все усиливалась, пока они прогорали и раскалывалась вторая скорлупа. Десантник потому остается жив, что оболочка его капсулы не только гасит скорость его падения, но и дурит радары; там на экранах такие помехи получаются, что никто не разберет, что валится с неба — человек ли, бомба или что иное. Достаточно, чтобы у артиллеристов спятили все компьютеры... да так с ними обычно и бывает.

А чтобы было веселее, непосредственно после отстрела десанта корабль сбрасывает еще серию яиц-муляжей, те летят быстрее, потому что не снимают оболочек. Прилетают на землю первыми, взрываются, открывая «окошко», могут даже работать транспондерами, сбивать с толку ракеты — в общем, делают массу дел, добавляя хлопот тем, кто организовывает нам внизу торжественный прием.

Тем временем корабль берет пеленг на радиомаяк комвзвода, игнорируя радарный шум, и вычисляет точку приземления для дальнейшего использования.

Когда отошла вторая оболочка, третья автоматически раскрыла первый парашют. Он просуществовал недолго, да и не должен был жить вечно; один добрый крепкий рывок в несколько g, и он летит своей дорогой. А я своей. Второй парашют живет чуть подольше, а третий — совсем долгожитель. В капсуле стало жарковато, и я начал думать о приземлении.

Третью оболочку сорвало вместе с последним парашютом, и теперь вокруг меня ничего не было, только бронированный скафандр да пластиковое яйцо. Я по-прежнему был связан по рукам и ногам; пришла пора определиться, как и где я собираюсь сесть. Не двигая руками (я и не смог бы), я большим пальцем нажал кнопку и прочитал показания, которые вывели на внутреннюю поверхность шлема.

Миля и восемь десятых... Чуть ближе, чем мне хотелось бы, особенно в одиночку. Внутреннее яйцо падало с постоянной скоростью, сидеть в нем больше не было смысла. Судя по температуре оболочки, оно еще не скоро откроется, так что я перекинул тумблер большим пальцем другой руки и избавился от оков.

Первый заряд разрезал все ремни; второй расколол пластик оболочки на восемь частей, и вот я снаружи, сижу на воздухе и наконец-то вижу! Все восемь кусков оболочки, кроме маленького осколка, через который я получал данные, металлизированы и дают на экране радара такой же сигнал, как и человек в боевом доспехе. Любой обозреватель, живой или кибернетический, сейчас рыдает, пытаясь отсортировать меня от обломков, летящих сверху, снизу, вокруг. Во время обучения пехотинцу дают посмотреть и на радаре, и собственными глазами, как это выглядит с земли, для того чтобы потом не чувствовать себя голым в полете. Легко запаниковать, открыть парашют раньше времени и превратиться в «сидячую утку» (кстати, а утки сидят? А если сидят, то зачем?) или вовсе не открыть парашют и переломать себе ноги, а то и спину вместе с шеей.

Я потянулся, прогоняя судорогу, огляделся по сторонам... затем вновь сложился пополам и выпрямился снова, но уже лицом вниз, словно ныряющий лебедь. Внизу, как и ожидалось, была ночь, но если привыкнуть пользоваться инфравизорами, то разглядеть кое-что можно. Практически подо мной находилась река, разрезающая город по диагонали. Судя по яркости свечения, температура воды была выше, чем почвы. Мне было плевать, на каком берегу оказаться, лишь бы не между ними. Не хочу терять время.