Русская классика - скачать книги или читать онлайн. Страница 1

«Телега со скарбом подъехала к домику. Он был бревенчатый, обитый железом. К дороге он был обращен тремя окнами. Дверь и два окна были сзади. Двор не был ничем огорожен.

«– Кликните мне, пожалуйста, извозчика, – вежливо проговорил молодой человек, только что „приехавший доктор“ в глухой провинциальный городок Пропадинск.

«Я родился в городе Елисаветграде – некогда Херсонской губернии.

В роскошном особняке короля хлебной биржи Онуфрия Александровича Торгушина совершено страшное преступление. Убита младшая дочь Торгушина – прелестная Ната. Убита жестоко и изощренно, прямо во время свадебного бала, на котором Ната, только что получившая статус жены кружилась в вихре танца с молодым супругом бароном фон Ренгольмом, не сводящим влюбленных глаз с юной супруги. Счастливые молодожены уже намеревались покинуть шумный бал, как вдруг лакей преподнес новобрачным букет великолепных красных роз. Едва вдохнув аромат нежных цветов, девушка побледнела и упала без чувств. Прибывшим докторам только оставалось констатировать смерть несчастной. Убитый горем молодой супруг решает во чтобы то ни стало найти и наказать убийцу. За помощью он обращается к известному сыщику Василию Артемьевичу Перелетову, только ему под силу распутать этот клубок из ревности, зависти и интриг, приведший к таким страшным последствиям.

Созданная в 1930-1931 годах автобиографическая проза Ивана Сергеевича Шмелева «Богомолье» и «Лето Господне» обращена к прошлому России.

«…В одну очень тяжелую эпоху моей жизни, после бурь и утрат и перед еще большими бурями и утратами, встретил я одно странное лицо, которого слова и суждения мне сделались больше понятны спустя некоторое время.

Василий Александрович Вонлярлярский (1814–1852) – популярный русский прозаик середины XIX века.

«Откуда он явился на Симские промыслы, так и осталось неизвестным… А всякая неизвестность пугает, как пугала она и обитателей знаменитых золотых приисков. Ясно было одно, именно то, что он бессовестный и нахальный человек. Достаточно было взглянуть на это круглое, румяное лицо с выкаченными серыми глазами, на вечную улыбку жирных, чувственных губ, на легкую лысину, говорившую о бурной молодости, на подкрашенные усы, вытянутые шильцем, на эти перстни и булавки, которые блестели самым подозрительным образом, – словом, все в нем располагало к недоверию, и сам он являлся диссонирующей нотой в сложившейся мелодии приисковой жизни…»

«– Эх, эх, эх, эх! – вставил до сих пор молчавший о. Панкратий. – Хорошо ему рассуждать, коли у него детей нет, а вот как у отца Антония их шестеро, так не то что в тон не попадешь, а и рясу наизнанку иной раз наденешь.

«…Стояла глубокая осень, – мы сбились с дороги и без толку кружились под дождем по голым раскинутым на десятки верст полям. Наконец, – после долгих блужданий вымокшие и продрогшие мы въехали сперва на чьи-то гумна, – а потом в незнакомое село… Кругом – хотя было еще не поздно – жители уже спали; только на площади тускло маячили в полумраке огоньки большого пятиоконного дома…»

«…Зимою дети, конечно, не могли встречаться, но весною – другое дело… Когда снег сошел, земля пообсохла, Боря, несмотря на строгое отцовское запрещение и на его угрозы „кабинетом“, украдкой стал пробираться в Ильяшевский сад и, наконец, однажды повстречался там с Ниночкой…»

«Знакомство мое с Кузьмой Ефимычем относится к тому бесконечно далекому времени, когда при устье Невы стоял не Петроград, а Петербург, когда прохожие не падали в обморок от полуденной пушки, когда извозчик от Николаевского вокзала до Новой деревни рядился не за два с полтиной, а ехал за восемь гривен, когда малая французская булка с хрустящей корочкой стоила три копейки, а десяток папирос „Мечты“ – шесть, когда монументальный постовой городовой был кумом, сватом и желанным гостем на пироге с вязигой у всех своих кротких подданных, когда в субботу вечером, встретясь с другом на улице, никто не стыдился признаться, что он идет от всенощной в баньку, когда арестанты в серых халатах чинили под надзором добродушных солдат мостовые, а не заседали в Конвенте и когда на Сенатской площади еще высился свергнутый впоследствии бронзовый конь, вздыбившийся под своим прекрасным и гордым всадником…»