Ведь из-за меня, получается, Олег ввязался в драку с Мишей, из-за меня не вернулся в казарму и теперь наказан. Если бы я не жаловалась на то, какая у меня строгая домохозяйка… если бы не говорила ему про Мишу…

Не знаю, чего я хотела, чего добивалась и вообще о чём думала, но через две остановки вышла и пересела на другой троллейбус. Доехала до ИВАТУ. Дважды прошлась мимо закрытых ворот и будки КПП.

Потом рискнула, сунулась. Спросила, умирая от смущения, нельзя ли повидаться с Олегом. Дежурный, примерно того же возраста, что и Олег, разглядывал меня с нескрываемым любопытством.

– Фамилия? Курс? – спросил он наконец.

– Я... не знаю... – пролепетала я, краснея. – Я только имя знаю...

– Имя... – усмехнулся парень. – Вы, девушка, хоть представляете, сколько здесь курсантов учится? А вы вообще кто?

Я окончательно растерялась, пробормотала какие-то извинения и вышла. Идиотка! Почему же не спросила у Ивановой, как его фамилия? Она, конечно, забомбила бы меня потом подколками, но и пусть. Зато сейчас не выглядела бы как мокрая курица.

Набравшись решимости, всё-таки позвонила Аньке, но услышала удручающее: "абонент недоступен". Бездумно побродив по городу, поплелась на вокзал, купила плацкартный билет. Не на завтра, как хотела, а на сегодня. Просто невмоготу было сидеть, ждать, изнывать от тоски и чувства вины. А дома же всегда хорошо.

Зря я думала, зря надеялась, что за лето всё пройдёт – вина, тоска, стыд, жаркое томление.

Я помогала маме по хозяйству, встречалась с бывшими одноклассницами, ходила на речку с соседскими девчонками и ребятами, но это спасало только днём, а ночами я опять маялась, вспоминая Олега. И с нетерпением считала дни до возвращения в город.

Решила: мне надо его увидеть, иначе же с ума сойду. Ещё хотя бы раз увидеть. И повод есть – извинюсь за то, что его наказали из-за меня.

Сто раз позвонила Ивановой, пока наконец дозвонилась. Но надежд моих она не оправдала: сказала, что фамилии его не знает.

– А твой Витя? Он ведь не может не знать. Спроси его, пожалуйста.

– Ну, спрошу, если не забуду. А тебе зачем?

– Надо.

– Ну-ну. Запала, да? – хмыкнула она. Наверняка обсмеёт потом, но мне было уже плевать, если честно.

Когда я дозвонилась до неё в следующий раз, она долго не могла понять, что от неё хочу:

– Чья фамилия? У кого спросить? У Вити? Зачем? Какой Олег? Не знаю никакого Олега. Да не помню, что я там кому обещала. Ой, слушай, Романова, ты сейчас вообще так не вовремя! У меня поезд вечером, я и так ничего не успеваю, давай как-нибудь потом...

От досады я чуть не плакала. Но утешала себя тем, что пока я дома, мне его фамилия всё равно ничего не даст, а уж потом я с Аньки ни за что не слезу.

Но в сентябре Иванова в универе не появилась. На правах старосты я спросила у Инки, её подруги, почему Аньки нет.

– Так она сейчас в какой-то глуши под Красноярском. У тётки своей в деревне.

– Зачем? Учёба же...

– Да там где-то поблизости у её Вити военные сборы. Вот она и увязалась следом.

– Сборы? – пролепетала я.

– Ну да, – равнодушно ответила Инка.

– А это надолго?

– Откуда ж я знаю? Может, месяц, может, два.

Анька не появилась ни в октябре, ни в ноябре. Увидели мы её только в середине декабря перед самой сессией. Залетела к нам в аудиторию минут за пять до начала пары. Румяная, довольная, с огромным животом.

– Девчонки, я ж попрощаться пришла, – сообщила с порога.

– Ой! Анька! Как? А ты куда? А универ? – загалдели все наши хором.

– Я взяла академ, и вообще я перевожусь в Воронеж.

– Почему? Зачем?

– Ну, с Витей поеду, – улыбнулась она. – ИВАТУ же закрывают, да, ещё осенью приказ был. Ну и всех в Воронеж переводят…

Такой гвалт поднялся. Наши спрашивали, как жизнь её замужняя, скоро ли рожать, кого ждут – мальчика, девочку…

И только меня волновало совсем другое: как закрывают? Как переводят? ИВАТУ не могут закрыть! Его же ещё царь основал, Александр II! Там такой комплекс! Огромный, красивый, целый город в городе! Там столько офицеров-героев выпустили! (Это я уже погуглила).

Но главное – как же Олег? Как мне теперь его увидеть? Зачем я, дура, столько ждала? Мне хотелось крикнуть своим одногруппницам, чтобы замолкли все немедленно, чтобы прекратили тарахтеть про всякие глупости, но сама лишь столбом стояла у окна, ошарашенная, и ни слова не могла вымолвить.

Потом, когда она уже расцеловалась со всеми и выскочила из аудитории, я припустила следом. Нагнала её в коридоре:

– Аня, подожди! Ты обещала узнать у Вити номер Олега...

Она остановилась, посмотрела на меня с раздражением. И я почувствовала себя такой жалкой...

– О-о, – простонала она. – Мне как-то не до того было. И сейчас Витьке не позвонить... Ладно. Давай лучше сделаем так: у меня твой номер есть, я Витю попрошу – он Олегу передаст и скажет, чтоб связался с тобой, как будет возможность. Хорошо?

– Да, спасибо большое...

Я не знаю, передала ли Иванова мой номер или нет, как обещала, но от Олега не было ни звонков, ни сообщений. А я ждала, каждый день ждала. Иногда сама звонила Аньке, но теперь абонент всякий раз был неизменно недоступен.

Значит, не судьба, значит, надо забыть, просто забыть, как будто ничего не было, и жить дальше, утешала я себя, рыдая в подушку.

А в первых числах января новость о закрытии авиационного училища уже перестала быть новостью. Военный городок опустел…

 Август, 2015 год

Когда я начала слепнуть? Наверное, года два назад. Когда защищала кандидатскую. Ночами сидела, корпела – вот и результат. Да и до сих пор плотно работаю за компьютером – а что делать? Теперь один глаз видит так, будто я под водой. Левый. С правым положение лучше, но тоже не фонтан. На таблице Сивцева отчётливо вижу только три верхних строки, дальше уже всё плывёт и двоится. И очки никакие не подходят – смешанный астигматизм. Кератоконус*. Четвёртая стадия.

К офтальмологу я очень долго не могла дойти – всё никак не получалось выкроить время.

На работе буквально пропадала: защита, лекции, семинары, факультативы, спецкурс. И, конечно, старалась давать материал так, чтобы моим студентам было интересно, чтобы увлеклись, загорелись так же, как я когда-то. И удалось. Пусть не со всеми, но «группу своих адептов», как их называл Стасик, мой муж, точнее, уже бывший муж, сколотить удалось.

Всё началось с обычного факультатива по этике и стандартам журналистики. Помимо теоретических заданий мы вели проекты, искали злободневный материал, публиковались в разных изданиях, крупных и не очень. Случалось, что наши статьи вызывали общественный резонанс. Случалось, что мы даже меняли чьи-то судьбы. Так, например, одна моя студентка Лариса Рогова обратила внимание на мальчонку в подземном переходе. Ребёнок лет пяти, грязный, неухоженный, истощённый, просил милостыню.

Мы всей нашей дружной командой с азартом занялись этим делом: выясняли, откуда малыш, кто его родители, в каких условиях живёт и почему вообще сидит в стылом переходе. Нас оттуда гнали, никто из соседей по паперти не хотел ничего говорить, в полиции и органах соцзащиты от нас отмахивались. Однако когда вышла статья о маленьком Никите, которого родной отец, безработный алкоголик, избивал и заставлял просить милостыню, чтобы было на что пить, сразу все всколыхнулись: и администрация города, и опека, и просто неравнодушные люди. Ребёнка забрали от горе-отца, вылечили, выходили, взяли в приёмную семью. Это была наша первая значимая победа. А как воодушевились мои ребята! Но главное, я видела, что для них принципы профессиональной этики, особенно такие, как долг и честность журналиста, перестали быть какими-то отвлечёнными понятиями.

Вот только Стасик стал раздражаться. Нет, поначалу он относился снисходительно, посмеивался даже. Потом пошли обиды. Сперва – молчаливые упрёки, показная холодность, взгляды, тон. Потом начались скандалы. Стоило мне только заикнуться, что мы с ребятами собираемся…, Стасик тотчас вскипал: