Сверху раздались голоса и топот.

– За что люблю свадьбы – там куча жратвы и куча пьяных тёлок, – сказал тот, кого Миша называл Ромычем.

Ага, выбирай любую, – поддакнул Миша.

Я затаилась, вжалась в самый угол. Вот же я дура! Надо было бежать отсюда прочь, куда подальше! Да хоть ползком ползти. Зачем я тут засела? А если они меня увидят?

По счастью, на лестнице было темно, только на этажах горел свет, но его полосы тускло освещали лишь ближайшие ступени. Может, они меня не заметят? Хоть бы!

– Тебе-то какая любая, Мишган? У тебя там Машка. Изждалась уж, наверное.

– А я её сейчас отправлю. Пусть домой валит, – Миша прошёл совсем рядом, меня обдало запахами табака и парфюма. – Я что, дурак – такой шанс упускать? Столько доступных тёлочек.

Я как будто превратилась в камень, холодный и мёртвый.

– А Машка никуда не денется, – донеслось снизу.

Он меня не заметил. Никто из них меня не заметил.

Так странно, рыдать мне больше не хотелось, как будто внутри внезапно наступил штиль. Но это был не штиль, просто там всё умерло. Я ничего не чувствовала больше – ни стыда, ни обиды, ни боли. Я словно впала в анабиоз. Окаменела и осыпалась в сухое крошево, в пыль…

Как теперь жить дальше? Как мне всё это вынести?

Я не сразу сообразила, что надо мной кто-то возвышается. Насилу подняла голову, взглянула вверх. Глаза уже привыкли к темноте, и я сразу различила мужской силуэт, белеющую рубашку, пристальный взгляд. Но последнее я вполне могла и додумать сама.

Анабиоз продолжал действовать – на этот раз я не почувствовала ни смущения, ни жара, ни трепета, даже несмотря на то, что он… (ах да, Олег, вспомнила я) стоял так близко.

– Тебе плохо? – спросил он.

Я промолчала. Губы занемели, язык одеревенел. Да и это «плохо» – какое оно слабое и блёклое. Оно даже вполовину не выражало то, что я действительно чувствовала.

Не дождавшись ответа, он вздохнул и присел напротив меня на корточки.

– Ну, что случилось? Говори, – без стеснения он взял мою руку и легонько сжал.

Я покачала головой.

– Обидел кто-то? Или тошнит?

Я снова мотнула головой, а он снова вздохнул и повернулся в сторону лестничного пролёта, будто что-то высматривал на ступенях. Профиль у него был красивый и при этом очень мужественный, как у античного бога.

– Тебе хочется здесь сидеть? – он опять повернулся ко мне.

Я по инерции пожала плечами, но, ощутив на коже его дыхание, тёплое, пахнущее мятой, невольно сглотнула. То самое чувство манящей опасности вновь шевельнулось где-то глубоко в животе.

– Может, тогда вернёмся в зал?

Только не это! Сейчас я не в состоянии видеть Мишу.

– Нет, не хочу, – выдавила я и сама не узнала собственный голос. Сиплый такой и надрывный.

– Ну, может, тогда выйдем на улицу, подышим, освежимся?

– Да, давай, – согласилась я.

Мне и правда хотелось на воздух.

Он поднялся и подал руку, а пока спускались по лестнице, придерживал меня под локоть.

– Я – Олег, – представился он, раскрывая передо мной входную дверь.

– Маша, – ответила я тихо.

Здесь, при свете, его взгляд в упор снова меня тревожил: обжигал, затягивал, заставлял сердце учащённо колотиться. Глаза его вблизи оказались необычного оттенка, очень тёмного, серо-синего, как грозовое небо.

На крыльце перед общежитием толпился народ, в основном, все наши. Курили, смеялись. Пришлось протискиваться между ними.

Я немного напряглась, но увидев, что Миши среди них нет – облегчённо выдохнула. Не знаю, смогу ли ещё когда-нибудь без горечи на него смотреть, без обиды и злости с ним разговаривать. Сомневаюсь.

Олег спустился с крыльца сразу вслед за мной, затем поравнялся и взял меня за руку. Крепкая, сухая и тёплая его ладонь, наверное, должна была бы успокоить меня, но я наоборот заволновалась ещё больше, до дрожи в коленках. От тупого и бесчувственного оцепенения почти и следа не осталось.

– Вахта сегодня, по ходу, останется без вахтёрши… – сказал кто-то в толпе. – Накидалась бабка в хлам…

– Э, видели? Это кто щас прошёл? Машка же?

– Оба-на! Какой-то левый чувак Михину Машку подснял. Фигасе, тихоня отжигает!

Я вспыхнула, хотела поскорее уйти, чтобы не слышать этих идиотов, но Олег выпустил мою ладонь, развернулся и двинул прямо на них. Что он делает? Зачем? Их же толпа, а он – один!

– Не надо, Олег, – попросила я, но он уже прихватил одного за предплечье, чуть повыше локтя. Кажется, его звали Валик и жил он тоже в общежитии.

– Извинился, – велел ему Олег, глядя исподлобья.

Валик сначала дёрнулся, прикрикнул:

– Эй, ты офигел? Руку убери.

Но Олег только крепче стиснул хватку так, что у самого побелели костяшки. Он больше ничего не делал, только сжимал Валику руку и смотрел. Но вот как он смотрел! Будто ещё миг – и он попросту раздавит его как насекомое. Или же вырвет тощую конечность Валика. Остальные сначала, замерев, стояли, потом загалдели: ты чего? Отпусти его! Какого хрена ты творишь? Эй, лётчик, ты рамсы попутал?

Однако они лишь орали, на большее не решались.

– Тихо, – бросил Олег нашим, метнув в них взгляд, и, что странно, те тотчас заткнулись. И даже чуть отступили назад. – А тебе я сейчас руку сломаю.

Олег вроде и ничего не сделал, ну, может, сжал ещё сильнее, но Валик изогнулся и взвыл.

– Я извинюсь, извинюсь… – запричитал он. – Только отпусти!

Лицо Валика сделалось неестественно белым. Олег резко выпустил его, Валик со стоном согнулся пополам, потом выпрямился, потирая предплечье. Посмотрел сначала затравленно на Олега, затем – на меня:

– Извини, Маша. Пожалуйста.

– Маша, извиняет? – серьёзно спросил меня Олег.

Я поспешно кивнула.

– Извиняю.

– Твоё счастье, – Олег смерил Валика убийственным взглядом, от которого даже мне захотелось поёжиться. Потом шагнул ко мне и, как ни в чём ни бывало, взял за руку.

Мы в молчании спустились к набережной. От Ангары веяло свежестью. Несмотря на довольно поздний час, здесь было людно. Парапет буквально облепила молодёжь. На каждом шагу пили пиво, орали песни под гитару. Олег, казалось, никого не замечал. Просто шёл неспешно, ни на кого не глядя, пока не набрели на свободную скамейку.

Несколько минут мы безмолвно созерцали тёмное небо с россыпью звёзд, иллюминацию над плотиной, напоминавшую новогоднюю гирлянду, огни города на другом берегу реки. Красиво, даже завораживающе, просто идеальный антураж для романтического вечера. Жаль, что это не про меня.

Я почти не замечала этой красоты. Слишком много самых разных эмоций я сегодня пережила, да и до сих пор переживала. И теперь совсем запуталась в своих ощущениях. Если час назад мне было настолько горько и больно, что умереть хотелось, то сейчас и боль, и горечь... ну не то чтобы совсем исчезли, но затихли, уступили место волнению, жаркому, мучительному, но в то же время странно-приятному. Разве это нормально – испытывать такое к незнакомому парню? Ведь нет! Даже с Мишей ничего подобного ни разу не было, а тут… Это как-то неправильно, нехорошо, но... от его запаха, от тепла его тела у меня в голове всё плыло.

Олег сидел совсем близко, и эта близость вызывала у меня дрожь, с которой никак не получалось совладать. От каждого случайного соприкосновения по коже проскакивал разряд, и я закусывала губу, стыдливо краснея. Неужели он этого не чувствовал?

Сердце то сжималось, то гулко бухало в груди, разгоняя по венам горячую кровь. Я даже речной прохлады не ощущала. Только почему он молчит? Это молчание ещё больше обостряло все эмоции, до предела просто. Сказал бы хоть слово, иначе я точно сойду с ума от этого напряжения.

– Можешь мне рассказать, что с тобой случилось, – наконец нарушил он молчание. – Я умею слушать и умею молчать.

Что молчать умеет – это я уже и сама поняла. Рассказывать ему про Мишу большой охоты, конечно, не было. Я бы лучше спросила его, почему он за мной пошёл, почему смотрел так весь вечер – вот что занимало меня в эту минуту. Но спросить об этом я бы ни за что не осмелилась.