— …А с другой стороны, может быть оно и к лучшему: Вы ещё сырые. Поработаете лето, отрепетируете номера, а уже потом будете спокойно выступать.

….

После ухода директора в непорочную душу комсомольца Смирнова подобно вирусу пробралась истерика. Спустя две минуты зараза выросла до гигантских размеров, махрово расцвела и дала огромные плоды…

— А-а-а! Я знал! Я знал, так всё и будет. Я предполагал, что этим всё и закончиться. А мама говорила мне, предупреждала: «Валера, сынок, будь умницей, иди в экономисты, бухгалтера или счетоводы». Тихая, не пыльная работа. Сидел бы сейчас спокойно где-нибудь в конторке, перекладывал бумажки, сводил бы дебет с кредитом. Грыз бы карандаш. Так нет! Не послушался. Пошёл в эти дурацкие моляры-художники! Романтики захотелось! Натурщиц красивых рисовать. Какой чёрт занёс меня вообще в этот серый, скучный, мрачный ДК?! Чего я тут не видел? Кого позабыл? Ещё петь зачем-то заставили?

— Валера успокойся, — Максим попытался образумить взбунтовавшегося друга.

— Успокоиться? — Смирнов вскочил с места и начал метаться по комнате. — Я, спокоен! Я полностью спокоен. Кстати, я знал, что у нас ничего не получиться. Был уверен на пятьсот процентов! Даже, нет — на тысячу! А ещё ты тут, со своей дурацкой песней. Говорил тебе — плохая песня — никчёмная — не стоит её петь. Так нет, не слушает меня. Конечно, мы же гордые! Сами по себе. А я всё горло изодрал, доказывая, что прав и не верблюд. Почему на меня не обращают внимания? Почему? Неужели трудно прислушаться к моему мнению? Один раз? Хотя бы один?

— Валера, это всего лишь отказ. Всего один. У нас этих концертов ещё будет целая куча. А может и больше.

— Куча? Ты, не понимаешь! Не нужна мне куча. Я всем уже похвалился. Пригласил на концерт: И маму, и тётю Люсю, и бабу Лену. Да всех! А теперь, выходит, что? Ничего не будет? Всё отменили? А я — врун и пустобрёх? И девчонки будут надо мной смеяться, тыкать пальцами, обзывать за глаза.

— Валера, отчего сразу такие выводы? Почему обязательно будут смеяться?

— Потому, что жизнь у меня такая — не везет мне: Ни разу, нигде, никогда, — человек «с разбитой в дребезги судьбой» презрительно махнул рукой и выскочил в коридор. Обогнув невысокого, полного, похожего на колобок человека, понесся сломя голову, куда глаза глядят.

В дверь творческой мастерской громко стукнули: раз, два, три.

— Войдите, открыто.

В комнату вошел, отдуваясь и протирая лысую голову носовым платком, полный человек. Неизвестный, задрал нос, осмотрел присутствующих, после чего величественно произнес…

— Господа, подскажите, кто из вас будет товарищ… Максим Иванов?

— Он, — Вовчик поднял голову, оторвался от радиоприемника, в котором что-то крутил, вертел, нажимал и ткнул рукой в Макса.

(Сорванец, за последние двое суток, с момента своего появления и по текущее время, превратился в почетного «внебрачного» сына студии звукозаписи. «Скромный певец-хулиган», что хотел то и творил на выделенной ему территории. И всё ему сходило с рук.).

— Да, это я, — Максим подтвердил слова пионера.

Колобок ринулся навстречу радисту, протягивая обе ладони для рукопожатия…

— Сударь, рад встречи! Я представлял вас, именно таким: По-гусарски бравым, творчески-раскованным, амбициозным и в то же время скромным молодым человеком.

— Он такой! — малолетний гений вновь влез в разговор. Раскрыв рот, он как шаман крутил отвёрткой над радиоусилителем: Спрятавшись за паутину, на него с испугом смотрели серебристые радиолампы, алюминиевые патроны конденсаторов, хвостатые провода сопротивлений и пухлые катушки трансформаторов.

— Я! главный режиссёр народного театра-студии «Новое время» Крутиков Ростислав Альбертович, — произнесли возвышено с помпезностью Марка Туллия Цицерона. — Надеюсь, слышали. Обо мне много говорят!

— Э-э-э, — протянул Макс, не зная, что ответить. — Раз говорят, тогда, наверное, правда…

— Милостивый государь, — Крутиков сразу перебил хозяина музыкальной каморки. — Надеюсь, вы хорошо воспитаны и не поддерживаете мнение тех горлопанов и писак, что опубликовали гнусную ложь в последнем номере «Театральной жизни»? Замечу сразу, со всей ответственностью и прямотой — это всё чушь, зависть и наговор завистников.

— Статья? — ди-джей начал перечислять вопросы, по-прежнему ничего не понимая. — В последнем номере? В «Театральной жизни»?

— Не думайте спорить! Никому не нужна эта заказная Хлестаковщина! Максим, вы же творческий человек? Надеюсь, были на последнем спектакле? Видели и вместе с героями пережили моё творенье? Во всём разобрались?

— Ваше творенье?

— К нам, приходит мало зрителей. Зато они понимают, что суть жизни, это вечная тревога и вечный вопрос: Быть или не быть — упасть или подняться — смириться или бунтовать! И поэтому я не кому не позволю говорить, а уж тем более писать гадкое о моем творчестве! Оскорблять меня в Театре или не дай бог Театр во мне!

— Это, о чём… — очередная безуспешная попытка Макса вставить хотя бы несколько слов в возвышенный диалог «Отца народного искусства».

— Мой милый друг, сейчас, я всё объясню, — с жестикуляцией, какую можно увидеть только в старых немых фильмах наконец-то начали рассказ…

— Поначалу я хотел сделать главную героиню хорошей производственницей, ударницей коммунистического труда, но несчастной в личной жизни. Поверьте, в современном театре так принято — героини то и дело терпят семейные неприятности — им изменяют, они изменяют, от них уходят никчёмные мужья, бросают пылкие любовники, а покинутые женщины гордо идут своей дорогой. Такова суть — такова жизнь — такова сущность бытия! Правда, некоторые, наиболее слабые, гибнут или уходят из жизни самыми различными способами. А современная публика, понимая это, жаждет ярких, крепких переживания, эмоций, впечатлений… Понимаете, о чём я?

— Не совсем, — произнес Максим.

— Чёт я тоже не понял, нифига, — Вовчик в своей манере продублировал отказ соседа. Он попытался на зуб попробовать крепость выдвижной антенны.

— Послушайте, уважаемый… э-э-э, — ди-джей попробовал задать вопрос, пока вошедший деятель искусств в очередной раз протирал лысую голову.

— Ростислав Альбертович, — подсказал ему умник с «задней парты». Перекусить антенну не удалось. Зато удалось погнуть.

— Ростислав Альбертович, я недавно в ДК. Ещё не знаком со всеми. Работы много: Трудимся до позднего вечера. А потом концерты, выступления, сочиняем и записываем песни.

— Товарищ Иванов! Я имел удовольствие посетить ваше выступление, — процедура сушки головы театрального деятеля была успешна завершена. Он с новыми силами продолжил изливать душу.

— Друзья мои! Это было нечто — полный зал. Это было превосходно — ни одного свободного места. Я бы даже сказал, это было… бесподобно — люди стояли в проходах, жались в дверях, выглядывали из-за кулис! И тут, меня осенило! Я понял! Для успеха нашего выступления нужна яркая, финальная песня! Да, именно — яркая, неповторимая, запоминающаяся песня. И конечно новые зрители, которые придут на мой обновлённый спектакль.

— То есть, вы хотите, чтобы мы записали для вас финальную песню и пригласили наших зрителей на выступление?

— Конечно, дорогой мой и талантливый сочинитель! Ради этого я и пришёл. Хожу два дня мимо двери вашей студии и прислуживаюсь к музыке. Прослушав несколько раз, понял, вот она — та самая песня, которая нужна мне для успеха. Вы понимаете меня?

— Да, вроде, начинаю понимать, — неуверенно-задумчиво произнесли, почесывая затылок.