— Вы видели, как я его лечил? — спросил я у них, показывая на генерала.

Знахари дружно закивали.

— Вы все запомнили?

Они снова синхронно закивали.

— Теперь идите оказывать помощь точно также другим, обязательно помойте руки и чистите раны чистой материей, смоченной в кипяченой воде.

Сказав это, пошел дальше оказывать врачебную помощь другим раненым. Все-таки я давал клятву Гиппократа.

В конце дня я стоял на башне и смотрел на степь. Ко мне подошел один из знахарей.

— Великий хан, сегодня благодаря тебе выживут многие раненые воины, — сказал он и поклонился мне.

— Сейчас бы еще хотя бы простейший антибиотик, пенициллин, тогда бы выжили все, — сказал я.

Знахарь недоуменно посмотрел на меня, но добавил: «Чен Тан пришел в себя. Будет жить. Сейчас пытается понять, что случилось».

Я отвернулся, погружаясь в свои мысли: «Да, пенициллин бы не помешал. Может попробовать его изобрести. Да поначалу хотя бы госпиталь какой-никакой создать, где соблюдались бы простейшие санитарные нормы. А потом может и университет медицинский. Преподавателями поставить этих знахарей. Зря я их ругал, многие из них весьма толковые врачеватели, особенно костоправы».

Вспомнил, как ловко они вправляли вывихи и собирали раздробленные кости под кожей только на ощупь, руками.

«Вот если они начнут делиться своим опытом с другими и получать новые знания на практике, а этого здесь хватает, и если я научу тому, что знаю, то глядишь лет так через двести здесь будет прорыв в медицине. Если конечно до этого город не разрушат, а жителей не убьет какой-нибудь очередной китайский генерал или племенной вождь кочевников. Ну да ладно, это потом, если повезет. Сейчас бы разобраться с армией, которой еще осталось много».

Внезапно я почувствовал себя сильно уставшим.

Я спустился со стены, за мной шел десяток Угэ с ним во главе. Его и его десяток я назначил своими личными телохранителями. На площади до сих пор стоял густой запах смерти, крови, выпотрошенных человеческих внутренностей. Часть гуннов, изловив оставшихся в живых лошадей китайской кавалерии, расставляли их по находящимся вдоль стен конюшням. Другая часть стаскивала с мертвых доспехи, подбирала их оружие. Пленных китайцев под конвоем вели римляне за цитадель в сторону реки.

Все встречающиеся по пути кочевники продолжали приветствовать меня. Следующими я встретил Гая Эмилия и еще нескольких римских офицеров, которые сказав: «Аve princeps», — вытянули правую руку вперед.

— Блестящая победа, царь! — сказал Гай Эмилий. — Мы никогда еще не участвовали в подобном победоносном для нас сражении. На моей памяти из всех великих полководцев только заклятый враг Рима Ганибал обладал такой изумительной способностью придумывать всякого рода военные хитрости.

— Это ты про того карфагенца, который со своим измученным переходом через холодные Альпы войском разбил двукратно превосходящую числом армию римлян? — ответил я.

Центурион, слегка помрачнев, все же рассмеялся.

— Царь, сколько же ты еще будешь напоминать мне про мое неосторожное высказывание по отношению к Спартаку?

— Больше не буду. Сегодняшняя победа, это и ваша победа! — обратился я к центурионам, — вы первыми приняли на себя удар лучшей части вражеской армии. Вы, главные виновники сегодняшней победы и передайте это своим легионерам, — закончил я и пошел в сторону цитадели, не замечая, как восторженно посмотрели на меня римляне.

По пути ко мне подошел Ужас.

— Ты куда идешь? — спросил он.

— К себе в покои, спать.

— Что, устал? — спросил он с сочувствием.

— Да.

Тут его глаза загорелись от ярости, и он зашипел.

— А кто будет принимать доклады о потерях, кто будет решать об организации дальнейшей обороны, кто, наконец, проведет обязательный после боя военный совет?

— А без меня нельзя? — ляпнул я и, предупреждая взрыв его возмущения, поспешил сказать — Да я пошутил. Я как раз шел в цитадель для этого, хотел за тобой послать, чтобы ты собрал вождей и центурионов позвал тоже.

«Назвался груздем, полезай в кузов», — подумал я, вздохнув. Хотя по доброй воле я никем не назывался. Да опять-таки, кто у меня спрашивает? Вон Ужас прямо наехал на меня, чтобы я добросовестно исполнял обязанности хана.

Через час вокруг дастархана собрались вожди и трое римлян. Я сидел также на почетном месте между Иргеком и Иреком. Совет прошел на удивление легко, все больше ели, пили и громко восхваляли меня как полководца, несмотря на то, что буквально вчера они меня также активно называли болваном. Потому мой дальнейший план приняли без особого колебания и споров.

Доклад сотников был очень обнадеживающим. Все воины были воодушевлены победой, и никто не сомневался, что если не сегодня и завтра, то послезавтра они уничтожат остатки армии врага. Все были уверены, что молодому хану покровительствует Тенгри. Моя беседа с Гаем, как я и рассчитывал, получила распространение, обрастая, как это положено, новыми мистическими подробностями.

Китайцы помимо латной кавалерии, лишились почти всей тяжелой пехоты. Больше трех тысяч потеряли отряды легких копейщиков. Были потери и среди арбалетчиков. По моим подсчетам, сегодня ночью было уничтожено почти четверть китайской армии. И эта четверть была ее лучшей частью.

Наши потери были сравнительно небольшими. Легионеры, принявшие на себя основной удар, потеряли меньше двух сотен, среди потерь были и мертвые, и раненые. Гунны, атаковавшие китайцев на площади, потеряли чуть больше трехсот всадников. Канглы потеряли только сотню. Среди усуней, гуннов и женщин, находившихся на стенах, потерь не было.

На совете, представили прибывшего сегодня посланника от хана канглы, который сообщил, что в одном дне конного перехода от крепости находится их десятитысячная конница, готовая сразиться с армией врага, вторгшейся на нашу землю.

Вожди снова предложили выйти за стены и напасть на лагерь китайцев.

Я вспомнил, что одной из основных причин поражения кочевников в известной мне истории являлась несогласованность действий гуннов и канглы. Еще я вспомнил, что у Чен Тана перед нападением на гуннов в армии была только половина профессиональных воинов из числа регулярной пограничной стражи. А другая половина — ополченцы, набранные из крестьян, проживающих в приграничной провинции. Лучшую часть регулярной армии мы уничтожили, и у меня появились некоторые мысли по поводу ведения дальнейших боевых действий. Потому я отверг предложение вождей, заявив:

— Наши воины воодушевлены сегодняшней победой, ханьцы же, напротив, потеряли присутствие духа и потому победа возможна. Но вспомним, что у врага осталось еще почти пять туменов войска. Среди них несколько тысяч самострельщиков и один тумен конных лучников. Да, победить их теперь стало возможно. Я говорю, возможно! Сегодня мы потеряли убитыми триста воинов и еще триста ранены, многие из них, если и выживут, то больше никогда не смогут держать оружие. Даже если мы и победим при помощи канглы, то потеряем в десять раз больше воинов. Тогда с кем мы останемся? Следующий враг возьмет нас уже с голыми руками. И вот, что я предлагаю…

Наместник Ши Дань сидел в своем шатре и принимал доклады своих командиров. Вид у него, как и у всех присутствующих офицеров, был изможденный.

«Уже пятые сутки отряды кочевников окружали лагерь со всех сторон и не дают покоя ни днем, ни ночью. Днем они всегда находятся на видном месте: на расстоянии десяти ли от лагеря. По нескольку раз в день делая вид, что атакуют, не ввязываясь в рукопашную схватку, забросав горящими стрелами, уносятся прочь. Попытка догнать и уничтожить их окончилась неудачей. Трехтысячный отряд конных лучников попал в окружение и был полностью истреблен еще до того, как в помощь к ним подоспела пехота. Но самое ужасное это ночь, когда небольшие группы конных кочевников проникают в лагерь и, поджигая все, что успеют, снова бегут обратно в темноту. После них остаются десятки брошенных ими отрубленных голов без ушей и скальпов. Тогда мы потеряли больше двенадцати тысяч лучших бойцов. Хорошо еще то, что получилось сохранить большую часть арбалетчиков. Только они и спасают нас от общего наступления хуннов. Поэтому они и избрали эту тактику. Потери от наскоков летучих отрядов кочевников минимальные, но создают большое нервное напряжение и выматывают солдат», — мрачно размышлял наместник.