Я дал сигнал к атаке.

Пятнадцать тысяч гуннов, саков и усуней, пустив стрелы в парфян, без обычной тактики ложного отступления врубились в ряды их конных лучников, которые, не ожидая этого, не успели даже пустить стрелы. Левый фланг парфян опасно прогнулся, грозя рассыпаться. Их поддержали стоявшие позади три тысячи катафрактов. Но полностью использовать свое преимущество тяжелой конницы без разбега они не смогли. Они так и приняли свой бой, проехав метров двадцать и смешавшись со стоящими в задних рядах парфянами. Но положение все же они смогли для себя выправить, достигнув равновесия сил.

— Тегын, сгоняй и узнай, что там с Гаем, — сказал я ему, моргнув левым глазом.

Тегын, широко улыбнувшись, сразу же рванул своего коня галопом, уносясь на бешенной скорости к лагерю римлян.

Я продолжил наблюдать за только что начавшейся, но уже шедшей полным ходом битве.

В центре десять тысяч канглы Сакмана вели бой в обычной манере кочевников. Расстреливая все стрелы во вражескую пехоту, один отряд сменял другой. При очередном наскоке канглы, маргианская пехота, расступившись, пропустила конницу, которая устремилась навстречу кочевникам, и навязала бой.

Мой левый фланг встретили лучники, расположившиеся на стенах Маргуша. Аланы, неся большие потери, но выполняя приказ, схватились в рукопашной с пехотой Маргуша. И здесь, при поддержке лучников, расстреливающих аланов почти в упор, городское ополчение начало теснить их, грозя дальше ударить в левый бок канглы.

— Что там с легионерами Гая? — сказал я вслух, ни к кому не обращаясь. Я посмотрел в сторону лагеря. Там все было спокойно.

Рядом со мной только осталась сотня Угэ.

— Ну, что? — сказал я, разворачивая коня к ним, — готовы драться?

В ответ был только рев сотни глоток.

— Не сильно ли вы преувеличили воинские способности этого нового правителя гуннов? — сказал командующий армией парфян Сурена, обращаясь к Вонону и Спаларису.

— Мы благодарим Ахура Мазду, милости и мудрости которого величайший Сурена оказался в это горестное для нас время в Маргиане, — ответил заискивающе Вонон.

— И ты более велик, чем царь этих порождений Ангра-Майнью, — добавил Спаларис, склонившись в поклоне перед Суреной.

«Двуличные твари. Теперь они меня олицетворяют с воином света, сражающегося против сил зла. А ведь только два года назад каждый из них считал своим долгом донести до Орода, что я покушаюсь на его трон. Ведь и меня мог казнить царь Ород, как моего отца пятнадцать лет назад, если бы не его внезапная смерть», — размышлял Сурена, глядя со стены Маргуша на сражение. — Да-а, я считал царя гуннов более мудрым. Наверное слухи о его победе над армией страны Чин сильно преувеличены».

Сурена продолжал смотреть на битву парфянской армии против кочевников и недоумевал: «Зачем царь гуннов так сразу бросил все свои силы в одновременную фронтальную атаку? Неужели хотел сломить внезапным наскоком?». Сурена надеялся, что сможет заставить гуннов отступить, а самому вывести армию к Ниссе, пока не прибыли союзники гуннов. Оставив Маргуш, Сурена преследовал две цели. Первая — занятые ограблением города гунны не будут преследовать отступающих парфян. А вторая — из-за владения Маргушем, союзники могут поссорится, так как тохары уже долгое время хотят захватить этот благодатный край. Тем самым дать время Сурене дождаться в Ниссе подкреплений с Тисфуна[21], куда он уже направил донесение о вторжении.

«Рано отправил я гонца с просьбой о помощи. По всему видно, что сражение сегодня закончится нашей полной победой. Кочевники увязли в моей армии, и только немедленное бегство может спасти часть из них от полного уничтожения. Но где римляне? — вспомнил с тревогой Сурена и, посмотрев на лагерь легионеров, успокоился. Легионеры продолжали сидеть у своих шатров. — Видимо Гунны тоже не доверяют воинским умениям римлян, раз они не приняли участие в этом сражении. Но, как-то все странно там». И в следующее мгновение его отвлек от мысли Спаларис:

— О-о-о, Ахура Мазда! Что творит этот безумный? — воскликнул он.

«Да-а, очень отважный этот молодой царь гуннов», — продолжал думать Сурена, глядя как повелитель гуннов с кучкой воинов атаковал пехоту и, тем самым, остановил наступление парфян. Но теперь ему грозила смертельна опасность.

— Слава Ахура Мазде, что он лишил царя гуннов разума. Еще немного и ему конец, — сказал Вонон и приказал стоящим рядом лучникам стрелять в гуннов.

— Какого возраста вы говорите он? — спросил Сурена у рядом стоящих.

— Только тринадцать лет, — ответили одновременно Вонон и Спаларис.

«Да-а, удивительный юноша. Только благодаря мастерству и верности его воинов, погибающих десятками под градом стрел, он еще жив. Да и сам он отличный воин», — подумал Сурена, увидев, как царь гуннов, воткнул копье в тяжеловооруженного пехотинца Маргуша и обломком этого же копья проткнул шею другого, выхватив странный изогнутый меч, разрубил голову третьему.

— Да это сам Ангра-Майнью, — прошептал Спаларис, видя как царь гуннов продолжает убивать его лучших солдат.

Но в следующее мгновение, находящиеся на стенах, восторженно закричали. Пехотинцы Маргуша, окружив, сбили царя гуннов с его беснующегося коня.

— Откуда они здесь? — закричал Сурена и, посмотрев на лагерь римлян, все понял. — Как я сразу не понял, что это чучела, — прошептал он, увидев как из открывшихся ворот Маргуша выбежали римляне и стремительным маршем, под единый рев «Барра», смяли правый фланг парфян.

— Да-а-а, маргианки горячие штучки, — сказал я сам себе полушепотом, лежа на огромной кровати Спалариса в его дворце.

— Вы что-то сказали, мой повелитель? — спросила лежащая слева белокурая красавица.

— Да вот думаю, какая ты у меня хорошая, — ответил я ей.

— И какая? — не унималась она.

— Самая лучшая.

— А я? — нежно прошептала мне в ухо, положив свою голову на мое правое плечо, чернокожая красавица.

Ну-у, только эти были не коренными маргианками, а в предыдущие десять дней многие были ими.

«Вообще классный гарем у Спалариса, — вспоминал я с удовольствием. — Каких только нет! На любой цвет, вкус и национальность. А эти?».

— Откуда ты родом? — спросил я у девушки с белоснежной кожей.

— Я из Галии, — ответила она, — но страну свою почти не помню.

— А как ты попала сюда? — заинтересовался я.

— Когда мне исполнилось пять лет, на деревню моего племени напали римляне. Я хорошо помню этот день, — рассказывала она после некоторого раздумья, — в тот день был какой-то праздник. Помню, что отец и мать накрывали на стол и ждали гостей. Но вместо гостей пришли римляне. Моего отца и остальных, кто сопротивлялся, убили, а оставшихся в живых продали в рабство на невольничьих рынках Сицилии. Меня и мою маму купил сириец по имени Кеней. Мама умерла от какой-то болезни на галере, пока мы плыли в Антиохию. В Антиохии Кеней продал меня в храм богини Афродиты, в лучшую школу гетер, где я почти девять лет обучалась искусству любви. И три года назад евнух Салариса купил меня в храме и подарил своему господину.

— А на языке римлян тебя научили говорить в храме?

— Да, мой господин. Еще я владею персидским, греческим и твоим родным языком.

— Неужели в храме Афродиты научилась? — удивился я.

— Нет, мой господин, — сладко улыбнулась она, — языку скифов я научилась здесь.

— А зачем он тебе?

— Я часто выхожу на рынки Маргуша. Чтобы свободно понимать торговцев, мне пришлось его выучить. Ведь торговец из страны Чин может не владеть персидским, и тем более греческим, а торговец из, например, Египта не владеет языком страны Чин. Ну, а на языке моего господина разговаривают все торговцы, прибывающие в Маргиану.

«Надо же, прямо язык международного общения», — подумал я.

— Ну, а ты откуда? — повернул я голову к темнокожей красавице.