Сомнение высказал только командир остатков тяжелой пехоты Ян Чи:

— Если для нас единственный шанс — дать эту битву и победить, то для хуннов, наоборот, бессмысленно принимать это сражение, тогда как они и без того, мучая нас постоянными наскоками, каждый раз наносят тяжелый урон.

— Не думаю, — возразил командир легкой кавалерии У-Ди, — я долго жил среди кочевников и хорошо изучил их нравы и обычаи. Потому уверен, что они примут бой после двух одержанных ими крупных побед.

Военный совет прошел быстро, я под давлением Ужаса не решился отказать вождям в решающем сражении. Но отверг их план одновременной фронтальной атаки с усиленными флангами. Меня насторожило то, что китайцы поставили во фланги свою конницу. Нет, конечно, я знал, что по всем правилам военного искусства Древнего мира конница всегда защищала бока основных воинских частей. А у китайцев это сейчас были копейщики и арбалетчики. Я не верил, что китайские офицеры настолько глупы, что считают свою кавалерию сильней, чем у кочевников. Даже без Чен Тана у них должно быть много, хоть и не блестящих, но вполне опытных и умных командиров. То как они поставили конницу, выдвинув несколько вперед позиций копейщиков, как будто приглашая атаковать их, меня сильно напрягало. Поэтому отвергнув план вождей, предложил свой, который, они безоговорочно поддержали, потому что он не особо отходил от их желания порубиться в рукопашном бою.

Я стоял на вершине холма за сто метров позади от рядов девяти тысяч канглы под командованием темника Кокжала. Слева и справа от них находились три тысячи гуннов и усуней под командованием Лошана и три тысячи канглы, командующим которых я назначил Ужаса. За моей спиной расположился десяток Угэ и тысяча женской кавалерии.

Я посмотрел на солнце, до его заката было еще минимум полдня. Китайцы ждали, выстроившись примерно в километе от передовых рядов кочевников, никак не провоцируя нас. Позиции у них были лучше, они стояли у подножия гор, тем самым исключая обход к ним в спину. Я, глубоко вздохнув и пожелав самому себе удачи, дал сигнал к началу сражения.

От основных сил канглы отделился отряд в три тысячи и лавиной понесся на копейщиков, разбрызгивая стрелы, не достигая тридцати-сорока метров до первых рядов китайцев, разворачивала коней и неслась обратно. И так раз пять, но на шестую лавину канглы, предварительно навтыкав в позиции копейщиков все стрелы, двумя клиньями врубились в их ряды. Я забеспокоился, что канглы увлекутся рукопашной. Но спустя несколько минут, они, вывернувшись из строя пехоты, вернулись на свои позиции. Их сменил второй трехтысячный отряд, проделав тоже самое, что и первые. Их сменили следующие три тысячи. С вершины холма мне было прекрасно видно, что китайская пехота несет ужасающие потери после каждого такого наскока.

И тут, при следующей атаке канглы, увидел, как их первые ряды резко пали под копыта следующих за ними рядов конницы, которая теперь, не останавливаясь, сшиблась с противником. Вслед за ними ринулись остальные шесть тысяч всадников центра, глубоко войдя в ряды китайцев.

Это арбалетчики сбили первый ряд атакующих кочевников. Как я и предполагал, командующий китайской армией, не выдержав натиска, бросил арбалетчиков для защиты центра, вынужденно ослабив фланги.

По моей команде, были пущены вверх две горящие стрелы. И тут же стоящая по флангам конница рванулась вперед на легкую китайскую кавалерию, сразу же опрокинув их назад. В помощь им пришли две тысячи тяжелой пехоты, стоявшие до этого в резерве, и они совместно с остатками китайской конницы смогли остановить кочевников.

Я смотрел на поле боя. Два войска уперлись друг в друга. Китайцы, понимая, что в случае поражения в этом бою больше уже не будет шанса на выживание, дрались с невероятной храбростью, несмотря на то, что больше половины их копейщиков состояла из мало обученных крестьян-новобранцев. Кочевники же, напротив, чувствуя близкую победу и отчаяние китайцев, напирали с удвоенной яростью.

«Эта битва может и до вечера продлиться с ничейным результатом», — меня это в корне не устраивало. Во-первых, потому что я был почти уверен, что следующая битва обернется поражением. Китайцы, воспряв духом после сегодняшнего сражения, могут сломить нас. Во-вторых, это огромные потери, которые также могут привести к поражению.

Тут я увидел, что фланг под командованием Лошана отодвинула назад тяжелая пехота китайцев, при этом она показала свой бок. Еще немного и они расстроят ряды гуннов.

Я, не соображая, что творю, с криком «Ура-а-а!», бросил своего коня на щитоносцев, походу автоматически подобрав висящее с боку коня копье и прикрывшись щитом. Уже вблизи, я увидел перекошенные от ужаса лица щитоносцев, первого из которых в следующее мгновение я «нашампурил» на свое копье, других, отбросив обломки копья и выхватив меч, рубил направо и налево по их макушкам. Удивительно, но мой конь подо мной тоже бесновался, кусался, лягался и сбивал боком китайцев, норовивших сдернуть меня копьями.

Несмотря на это, через пару минут его убили. Я, соскочив с падающего коня на ноги, прикрылся щитом, увидев, что на меня бегут сразу же три пехотинца. Тут бы меня и самого надели сразу на три шампура, если бы их не размазала по земле вовремя накатившая женская конница, которая, оказывается, последовала за мной, немного отстав от моего скакуна.

Ко мне подъехал Угэ и подвел свежего коня. Сев на него, я осмотрелся. Цельной боевой единицы на правом фланге китайцев уже не существовало. Остатки тяжелой пехоты, отрезанной женской кавалерией от центра их войск, сгрудившись в одну большую кучу отступали к горе. Китайская конница бежала на восток.

— Угэ, — крикнул я, — найди Лошана, пусть оставит двести воинов добивать щитоносцев, но только стрелами, не ввязываясь больше в рукопашку, а сам с остальными гуннами уничтожит арбалетчиков.

Я, встретившись с глазами с Айбеке, махнул ей рукой следовать за мной. Вся женская конница двинулась за мной и десятком моих телохранителей и, наращивая темп, врубилась в тыл центра китайских войск. В это же самое время, изготовившихся для стрельбы по нам арбалетчиков, в буквальном смысле разнесла кавалерия гуннов. Сотня арбалетчиков все-таки успела пустить стрелы. Находящиеся рядом с Айбике несколько девушек упали пронзенные стрелами, а ей стрела воткнулась в плечо. Я приказал ей покинуть поле боя. Но она, хмыкнув, вырвала стрелу и резко бросила коня в гущу сражения.

Несмотря на ужасающие потери, которые нанесли напавшие кочевницы, центр китайских войск сумел остановить их, развернув к ним лицом часть своих копейщиков, и грозивших теперь самим опрокинуть своего врага. Но тут на них обрушились отряды гуннов. Некоторое время спустя, замыкая окружение, атаковали канглы под командованием Ужаса. Его части при помощи отряда гуннов, напавших в спину китайцев, наконец расправились с их левым флангом. Началось избиение китайской пехоты, которая побросав оружие, попыталась бежать через все еще незакрытые проходы между частями кочевников.

Победа была полной.

Спустя неделю я сидел в большом трофейном шатре, когда-то принадлежавшем Чен Тану. Мне было жутко от своей же собственной мнительности, мучая себя одной и той же мыслью, что стал невольным виновником десятков тысяч напрасных смертей.

Сразу же после сражения все кочевники разбежались: кто преследовать убегающих со всех ног китайцев, кто уничтожать последние очаги сопротивления, а кто рассыпался по полю собирать трофеи. В захваченном обозе китайской армии мы нашли много полезных строительных инструментов, оружия, чертежей катапульт, что представляло для меня особый интерес. Но обрадовало кочевников десять сундуков, наполненных серебром и золотом, а также двенадцать телег, груженных шелком, что в степи являлось невероятной ценностью. Шелк использовался в качестве обменной валюты в Согдиане и Парфии.