— Что вы говорите, аже? — в испуге смог только это сказать я.

— Замолчи, туткек, и послушай меня, — в приказном тоне сказала она, — я никому не скажу, что ты не мой внук, если ты дашь клятву, что убьешь Кокана и привезешь мне его голову, чтобы я лично смогла сделать из его черепа чашу и пить из него вино, которое будет утешать меня. Я вижу, что только ты сможешь объединить канглы и гуннов, что бы убить его.

— Но, ажж-э-э, госпожа, ведь не Кокан убил вашего сына, а солдаты ханьского генерала Чен Тана?

— А-а, все-таки я оказалась права, что в теле моего внука нет больше его души, — горько сказала она надломленным голосом, но тут же, собравшись, продолжила в своей прежней властной манере, — мне теперь неважно кто ты, туткек, бежавший из чертогов Тенгри, или демон из подземного царства Эрлика, или простой дух воина, которого не приняли предки и бродивший среди живых в степях. Но ты должен убить Кокана. Не ханьцы виноваты в том, что мы бежали из ставки и потеряли власть и единство гуннов. Ханьцы исполняли лишь свой долг, пытаясь обезопасить свое государство от наших набегов. А Кокан предал своего кагана, соблазнившись ханьской девицей, и ее ночными посулами. Он не успокоится, пока не покончит с тобой. И ради этого и сохранения власти он пойдет на все и подвергнет государство гуннов многим бедам, которые уничтожат в итоге нас. Поэтому предательство должно быть наказано. Ты меня понял, туткек?

«А ведь права старуха, — подумал я, — от предательства Кокана и началось падение могущества гуннов. Гунны Атиллы, появившиеся в Европе через почти пятьсот лет, это последний всплеск и жалкое подобие их былого величия».

— Что молчишь, туткек?

— Что же вы хотите от меня услышать, апа? Мы сейчас не сможем бороться с Коканом. Даже Шоже будучи каганом гуннов потерпел поражение…

— У тебя есть то, чего не было у моего сына. Все кочевники верят в то, что тебя ведет Тенгри и это вдохновит твоих воинов и внесет страх в сердца гуннов Кокана. Поклянись мне перед Тенгри, что не позднее священного праздника биемурындык ты исполнишь мое повеление.

— А когда этот праздник?

— Ты что, туткек, совсем…? — Тураки-хатун с еще большим подозрением посмотрев на меня, затем махнув рукой, продолжила, — у тебя тринадцать лун. Не выполнишь обещания умрешь, умрешь страшной смертью. Так, что скажешь, туткек?

— Апа, завтра мы выходим в поход на дахов и, если я вернусь, то клянусь Тенгри, что сделаю все возможное для того, чтобы исполнить ваше повеление, — выдавил из себя в страхе я. Ну а как же еще? Страшно убивать здесь умели.

Тураки-хатун, внимательно посмотрев на меня, сказала:

— Не если. Ты вернешься. Уж не знаю почему, Тенгри ведет тебя, я это вижу, хоть ты и не веришь в него и в его силу. Я не знаю, кто ты, и с каких миров ты явился, но я вижу, что ты хочешь жить. Ты получил тело, в котором течет моя кровь и кровь моего сына. Потому твои дети будут потомками моего сына. Так, что побереги его, — и неожиданно закончив, Тураки-хатун вышла из юрты.

Вот с таким вот страхом перед «своей» бабушкой, вернее перед тем, что она может все рассказать вождям, я возвращался в Тараз. Узнай вожди племен и родов, что «царь-то не настоящий!» тут мне и трындец наступит. Даже мои победы над китайцами, успешные походы в Маргиану и в Хорезм не спасут меня. Вождям не нужен слишком популярный в народе правитель. От такого кагана исходит уж слишком большая угроза их независимости. По сути, кто я сейчас? Каган только по названию. В реальности просто верховный командующий объединенными войсками кочевников. Не пожелай вожди привести своих воинов, не будет объединенной армии, а значит и командующего. Да у меня сейчас есть верные мне вожди родов усуней, саков, перешедших под мое покровительство, есть гвардия из преданных мне гуннов. Но гуннов всего-то несколько тысяч, а верность усуней и саков обусловлена тем, что они сейчас полностью зависят от моей доброй воли. Поэтому вся реальная политическая и исполнительная власть находится в руках истинных повелителей степи.

Мне с нетерпением хотелось вернуться в город и посмотреть, что там за два месяца моего отсутствия отстроили. Должны были стену полностью восстановить, кузницы новые поставить, доспехи рыцарские выковать, оружие. После увиденных в Маргуше и Хорасмии садов, фонтанов и бассейнов мне хотелось, чтобы в моем городе было также. Благо мастеров и садовников мы захватили с собой достаточно, чтобы быстро и качественно все это построить и посадить.

— О чем задумался, Богра? — обратился подъехавший ко мне справа Иргек, и, не дожидаясь ответа, продолжил, — в одном дне перехода севернее находится столица канглы, город Канха. Надо бы заехать и поприветствовать твоего прадеда Баджанака. Тем более, что мы не почтили его еще перед тем, как направится в страну дахов. А то потом Тураки-хатун рассердим…

— Думаю, что нам не придется ехать в Канху, — сказал ехавший слева от меня Ирек и показал рукой в сторону севера.

Мы все дружно посмотрели туда, остановив лошадей. Вздымая облако пыли на нас неслась, заполняя весь горизонт, лавина конницы. Я с тревогой посмотрел на близнецов. Но они ничего не предпринимали и спокойно продолжали стоять, не отдавая необходимых в таких случаях команд о подготовке к бою. Но на их лицах начинало отражаться удивление, которое становилось выразительней по мере приближения армии канглы.

— Впереди войска едет сам хан Баджанак, — сказал Иргек. А затем воскликнув:

— Да за ним следует по меньшей мере половина всех воинов канглы! Надо приветствовать его как подобает, все-таки он хан канглы и сейчас самый могущественный человек во всей степи, — и сошел со своего коня. За ним спрыгнул Ирек.

Я, посмотрев на них, тоже решил сойти с лошади.

В метрах в двухстах от нас «лавина» враз остановилась. От которой, убавив скорость, к нам приближался десяток всадников. По мере их приближения я увидел, что впереди всех ехал старик в синем кафтане. На голову, несмотря на жару, была надета меховая шапка. Старик, в отличие от вооруженной всякого рода оружием и защищенных броней свиты, был безоружен. На его поясе висел только длинный нож.

Старик и его свита, приблизившись, в метрах десяти от нас остановились. Вблизи старик выглядел еще старше, лет на восемьдесят. Его загорелое и обветренное лицо было высушено годами. Синий кафтан, надетый на нем, густо прошитый золотыми нитями, висел как на вешалке на его костлявом теле.

Да как же он ехал на лошади целый день, он же рассыпаться мог? И тут старик, будто прочитав мои мысли, легко, не хуже подростка-кочевника, спорхнул со своего коня и направился к нам.

Иргек и Ирек, приложив правые руки к сердцу, склонились перед ним и одновременно сказали:

— Приветствуем тебя, хан Баджанак.

Но хан, даже не взглянув на них, подошел ко мне и крепко обнял меня так, что кости захрустели.

«Ого, у шала-то силищи еще хватает», — подумал я с удивлением.

— Прости меня, мой внук! — проговорил он сквозь слезы.

«За, что?» — подумал я, с еще большим удивлением посмотрев ему в лицо, но сказать ничего не смог. Меня охватила робость перед ним. Несмотря на все его телесное тщедушие, от него исходила почти осязаемая аура власти и силы. От чего я и стал «тормозить».

— Прости, Богра, за то, что я не смог уберечь твою аже и свою дочь! — снова сказал он.

— Что случилось, хан? — враз выкрикнули Иргек и Ирек.

Баджанак повернулся к ним, на его лице появилось деланное удивление и вопрос, как будто он только сейчас увидел их стоящих рядом со мной.

— Мы советники и родственники вашего правнука, кагана всех кочевников и властелина Великой степи Богра, потомки младшего сына великого кагана Моде Иргек и Ирек, — проговорили они, снова склонившись перед ним.

Баджанак повернулся и посмотрел на меня, будто спрашивая: правда ли это. Я машинально кивнул.

Хан снова повернулся к близнецам и тихо произнес:

— Так вы еще не знаете? — а затем, уже обращаясь к стоящим позади меня тысячникам, сотникам и всей моей армии, неожиданно для его старческого тела громким и звучным голосом профессионального оратора выкрикнул: