— Не разбуди его, Йорг!

— Тшш, я возьму его прогуляться. Ему понравится.

Уильям, к его чести, тихонько спал, когда я прижал его к груди, и ни на что не реагировал. Я вздрогнул, вспомнив Деграна, лежащего у меня на руках, — безжизненного, как тряпичная кукла. Я попытался прогнать воспоминание — не хватало еще, чтобы оно приходило всякий раз, когда я держу своего мальчика. Смерть ушла из моего прикосновения, когда я прорвал осаду Логова.

— По крайней мере закутай его потеплее, возьми…

— Тише, женщина. — Для такого миниатюрного создания она была на удивление занудна. — Скажи спасибо, что я не оставил его на склоне холма, как спартанцы.

Я пронес его мимо гвардейцев, поглощенных мясом и пивом, громко распевающих кто во что горазд. У входной двери, открытой, чтобы не дать тем, кто внутри, задохнуться от жары и вони сотен немытых тел, я заметил Горгота, его-то ни с кем нельзя было спутать, — он стоял сразу у входа, там, куда еще доходил свет факелов. Я вышел, прижимая Уильяма к груди.

— Горгот.

Это имя приятно произносить.

— Король Йорг.

Он посмотрел на меня своими кошачьими глазами, медленно повернув огромную голову на толстой, как ствол дерева, шее. Было в нем что-то величественное, напоминающее льва.

— Из всех, кого я знаю… — Я встал рядом и проследил за его взглядом, уходящим в ночь. — Из всех, с тех пор как умер нубанец, мне была нужна только твоя дружба, твоя поддержка. А ты ее не дал. Я не хотел ее, потому что ты ее не дал, но сейчас хочу.

Возможно, во мне говорил хмель, но говорил правду.

— Ты пьян, — сказал он. — Не надо бы тебе брать ребенка.

— Отвечай на вопрос.

— Это не был вопрос.

— Все равно отвечай.

— Мы никогда не сможем быть друзьями, Йорг. У тебя на душе преступления, на руках кровь, только Бог может простить.

Его голос гулко катился вдаль, глубже и темнее ночи.

— Знаю. — Я поднял Уильяма ближе к лицу и дохнул на него. — Мы с тобой знаем это. Остальные как-то забывают, убеждают себя, что это можно забыть, изменить воспоминания. Только ты и Катрин знаете правду. И Макин, хотя Макин не может простить себя, не меня.

Я передал Уильяма Горготу, настаивая, пока левкрот не протянул огромную трехпалую руку и не принял ребенка. Он стоял тихо, широко раскрыв глаза, глядя на моего сына, почти затерявшегося в его широкой ладони.

— Люди чураются меня, и ребенка я прежде не держал, — сказал он. — Они думают: то, что искалечило меня, перейдет к их детям, если я их коснусь.

— Это правда?

— Нет.

Ну, хорошо.

Мы стояли, глядя, как дыхание поднимает и опускает крошечную грудь.

— Ты правильно не хочешь быть мне другом, — сказал я. — Но будешь ли ты другом Уильяму, как некогда Гогу? Мальчику понадобятся друзья. Люди, что получше меня.

Огромная голова медленно кивнула.

— Ты научил меня этому. Каким-то образом указал, чего стоит Гог. — Он поднес Уильяма близко к лицу. — Я буду защищать его, Йорг Анкрат. Как своего собственного ребенка.

— В гостинице нет мест.

Кай криво усмехнулся ей. Алленауэр набит битком. Он забрался обратно в карету, скинул грязные сапоги.

— Кто?

— Эскорт короля Йорга.

— Значит, вели Акстису ехать до следующего города.

— До Гаусса далеко, а здесь с Гвардией всегда хорошо обращаются. Я слышал недовольство — можно подумать, под этой позолотой и суровыми минами есть живые люди.

— Какая разница. Едем. — Хотя, когда она это сказала, казалось, что не так уж ей и все равно. Она почувствовала что-то не то в воздухе. — Подожди.

Кай подождал, снова наполовину надел сапог.

— Что?

«Палец у меня зудит, что-то злое к нам спешит…» — подумала Челла, а вслух произнесла:

— Просто подожди.

Она подняла руку.

Что-то неправильное. Сухое острое чувство, что что-то не так, словно под веки попал песок. Температура понизилась, или ее телу просто так показалось, потому что пар изо рта не шел.

— Нежить.

Кай тоже почувствовал.

— Прячется. Тантос.

— Что ему нужно?

Самообладание покинуло Кая, когда нежить приблизилась. Керес пугала его. Тантос был хуже.

— Это напоминание, — сказала Челла.

Она отчасти надеялась, что план забыт или изменился, и по мере того, как жизнь снова овладевала ею, эта надежда крепла. Она прокляла Йорга Анкрата и сконцентрировалась на новой задаче.

— Иди в город, найди повозку и нагрузи ее бочонками с элем. Станем лагерем в полях у реки. Гвардия может попировать.

Кай потянул носом воздух.

— Дождь собирается.

— Пусть разожгут костры. Скоро они перестанут замечать дождь.

— Эль поможет. — Кай кивнул.

Однако выдавить усмешку он не смог, теперь, когда смерть шагала так близко, царапая все нервы.

Челла потянулась к кошельку на поясе.

— Возьми это.

Она высыпала в его ладонь четыре тяжелые золотые монеты. Бреттанские.

— Что…

Он подтолкнул маленький сосуд из черного стекла, лежащий у него на ладони среди монет. По тому, как изменилось его лицо, она решила, что он понял.

— Вода Стикса. Одна капля на бочонок.

— Вот это, наверно, здорово. — Челла подняла перед собой и медленно покрутила кубок с элем. Пена уже почти опала, только островки в темном освещенном луной море. — Летать.

— Да.

Кай смотрел в собственное темное море с разбросанными островами. Возможно, оно напоминало ему о его потонувшей стране.

Долгое молчание. Дождь падал совершенно беззвучно. Где-то вдалеке со стороны Алленауэра слышались приглушенные крики — пировала гвардия Йорга.

— Я почти летал. — Кай поставил серебряный кубок на стол между ними. — Однажды.

— А как можно почти летать?

Челла покачала головой.

— Как можно почти любить? — Он поднял глаза в древнее беззвездное темное небо. — Я стоял на краю утеса над Проливом, где волны бьют о белые скалы. И ветер там — он такой холодный, что отнимает тепло, пробирает до костей. Я подался вперед, меня удерживал только ветер, и эти темные волны били далеко-далеко внизу. И он наполнил меня, словно я был из стекла, льда или воздуха, и в моем мозгу остался только этот голос восточного ветра, голос, вечно зовущий меня.

— Но?

— Но я не мог взлететь. Если бы я взлетел, то улетел бы от всего, что мне знакомо. От себя.

Он покачал головой.

— А чего бы мы не отдали, чтобы улететь от себя — таких вот — прямо сейчас?

Челла опрокинула кубок и встала, жидкость расползалась по столу. По всему полю лежали гвардейцы, словно во сне, кто-то все еще в золотой броне, на грязной траве. Капитан Акстис лежал на спине, с мечом в руке, глядя в небо, залитый дождем. Из почти трехсот человек лишь одиннадцать не пригубили алленауэрский эль. Нежить нашла их в темноте и играла с ними, разрывая плоть.

— Тантосу понадобятся остальные?

Кай оттолкнул белую руку маркитантки в мокром платье, с темными от воды волосами, лежащей лицом в грязи. Он поднялся со стула и перешагнул через нее, устремляясь за Челлой.

Кай плотнее запахнул плащ. Туман обволакивал их ноги до лодыжек, поднимаясь ниоткуда, словно из пор земли, белый, как молоко.

— Начинается.

Ощущение чего-то неправильного, царапавшее их весь вечер, червями извивавшееся под кожей, теперь воплотилось в ужас. Когда мертвые возвращаются, кажется, что все идет не так и не туда, словно сам ад выблевывает их.

Сначала сел Акстис, перед своими людьми, перед мертвыми шлюхами, мальчиками с подносами и тряпками. Он не моргал. Вода текла из его глаз, но он не моргал. Неправильно.

Все вокруг поднимались в золотой броне. Вода Стикса не оставила на них следа, кроме тех, конечно, кто упал в открытый огонь. Она делает свое дело неспешно, притупляя чувства, нагоняя сон, парализуя сначала голос, потом крупные мышцы. И наконец наступает смерть. В пальцах Челлы было достаточно некромантии, чтобы знать: они умерли тяжело. Их боль отдавалась в ней.