Роншейн и Мрачный Лес, можно сказать, побратались. В центре города был воздвигнут большой бронзовый колокол, как символ нерушимой дружбы. И было объявлено, что, покуда колокол молчит, лесные жители могут спать спокойно. Но если вдруг огласит округу своим звоном, то они тут же должны оставить все заботы и примчаться на выручку. Колокол действительно молчал многие годы. Некоторые закоренелые скептики уже начали сомневаться, а сумеет ли он сослужить свою оповестительную службу, когда наступит такой час? Но, как оказалось, с колоколом все было в порядке. А в чем не мешало бы удостовериться, так это в преданности лесных жителей.

Однажды случилась беда. Роншейн продолжал истощать земные недра. Под городом образовалось столько полых пещер и ходов, что в один из дней земля не выдержала, и Роншейн провалился. Было очень много раненных и погибших. А те, кто не пострадал, просто не могли ничего сделать — так мало их осталось. Тогда кто-то начал звонить в колокол, призывая лесных жителей на помощь. Но те не откликнулись на зов. Они попрятались по своим землянкам, чтобы потом сослаться на то, будто не услыхали набата. Но на самом деле бронзовый колокол не только блестяще выполнил свою задачу, но и перевыполнил ее, ибо звон его на сотни миль прокатывался по округе и был прекрасно слышен даже под землей. Так что вероломным жителям леса не оставалось ничего другого, как скорчиться на полу землянок и затыкать уши пальцами. Через некоторое время набат оборвался. Произошло это когда клочок земли, на котором был воздвигнут колокол, низвергся в глубины. И тогда воцарилась тишина. Лесные жители покинули свои убежища и подняли головы к небу. Там пламенел багровый отсвет пожаров. Земля дрожала, над лесом катился грохот рушащихся домов, а крики и стоны людей звучали так же громко, как и звон бронзового колокола.

Когда через два дня малочисленная делегация Роншейна прибыла в поселение лесных жителей, чтобы спросить с последних за предательство, те нашли в себе наглость ответить, что договор между ними касался исключительно набега кочевников, и уж никак не относился к стихийным бедствиям. Глава делегации сплюнул себе под ноги — а это страшный знак, когда чужестранец плюет на твою землю — и сказал:

«Тогда будьте вы прокляты!» — и вся группа отбыла, не проронив более ни единого слова. Куда они ушли, никто не знает и по сей день.

Через сорок дней, на сороковую ночь после гибели Роншейна, спящих лесных жителей вновь разбудил звон бронзового колокола. Испугавшись, они не стали покидать своих землянок. А зря. Потому что гигантский оползень — та самая земля, которую роншейнцы годами свозили на Хрустальную Гору — сорвался со склонов и устремился вниз. Грохоча и сминая все на своем пути, мчался он прямиком на Мрачный Лес. И через несколько минут схоронил под собой и деревья, и землянки, и находившихся в них людей. Некоторое время несчастные еще смогли прожить в своих обиталищах — еды и питья хватало. Да только воздух быстро заканчивался. И, в конце концов, все они умерли страшной смертью, убивая друг друга за каждый глоток воздуха, синея на глазах, когда он начинал подходить к концу. Через несколько часов землянки превратились в могилы.

Однако история на этом не закончилась. Десять лет на месте южной половины Мрачного Леса простиралась неприглядная пустошь. Но по истечении этого срока на поверхность начали пробиваться ростки деревьев. Боги позволили вероломным лесным жителям покинуть свои обиталища, но не в человеческом обличье, и даже не в бесплотной форме духов и привидений, а в облике деревьев. И объявили им тогда боги, что расти предателям здесь тысячи лет, пока они вновь не услышат звон бронзового колокола. Но на месте Роншейна образовался огромный котлован, а за десять лет его наполнили дожди и подземные воды. Так что к востоку отсюда теперь простирается не город, а озеро. Пресловутый бронзовый колокол лежит на самом дне, похороненный под обломками зданий.

И поняли лесные жители, что оставаться им деревьями до скончания времен. Начали они плакать и стенать. И вдруг обнаружили, что слезы размачивают почву. Зародилась тогда у них в сердцах неожиданная и несмелая надежда, что если они как следует постараются, то слезами своими размоют землю, сошедшую в виде оползня, обнажат входы в землянки и выпустят на волю свои неприкаянные души. Вот с тех пор и упорствуют.

А проезжающие мимо караваны и кочевники, которые лицезрели это странное явление, переговариваясь, все чаще упоминали Роншейн и его страшное проклятье. Так к болоту и пристало новое прозвище. Его тоже начали величать Роншейном.

Кстати, мрачные истории о привидениях не обошли стороной и озеро, ибо жадность, которой славились несчастные жители Роншейна, также не относится к перечню человеческих добродетелей, равно как и клятвопреступление. Когда дует ветер и водная поверхность покрывается рябью, по округе разносятся крики и стоны. А в особо ясную и жаркую погоду, когда припекает солнце, на берегах озера появляется соль, хотя вода в озере пресная. Некоторые смельчаки, которые отважились подойти к кромке и унести по соляному кристаллу, потом с удивлением обнаруживали, что это и не соль вовсе, а хрусталь. Правда, вскоре судьба отворачивалась от них, и смельчаки эти умирали странными и загадочными смертями, вдали от тех мест, где раздобыли свои удивительные находки.

(Продолжение в следующем номере).

Так жаль, что все разладилось. Правда, жаль, что мы совсем не совпадаем по времени. Наверно, в этом проблема. Ты с работы, я на работу, ты «привет», я «пока», а последние две недели и вовсе ничего. Ни «привет», ни «пока», ни «завтрак на столе».

И все после того, как от тебя пахнуло, как показалось, чужими женскими духами. Французские «Эллипс» или что-то похожее. Я принюхалась, поморщилась, переспросила. Ты беспечно ответил, что не понимаешь, о чем я. Зевнул и ушел спать. И видел десятый сон, а я целый день на работе мучилась, думала, представляла соперницу, сомневалась в твоем графике, переспрашивала на работе, когда можно застать. Все совпало. Тогда что не так?!

И я возмутилась. Успела… в те двадцать минут совместного пребывания. Ты, невзирая на усталость, шагнул ко мне, хотел обнять, а я, невольно вдыхая и как бы прислушиваясь к запахам, разразилась гневной тирадой о том, что ты нужен всем.

Я ругала твое начальство, нехватку сотрудников, возмущалась необходимости работать по ночам, мчаться по звонку, спасать кого-то неизвестного, с переменным успехом, даже на сто процентов зная, что не выживет. Кричала, что я все время одна. Ты не хочешь понять, что нужен мне.

— Был нужен, — уточнила я.

— А теперь? — переспросил, глядя на меня усталыми и воспаленными от бессонной ночи глазами.

— Мне надоело, — зло бросила я и, не сказав «пока», громко хлопнула входной дверью.

Вечером дома меня встретила тишина и нетронутый завтрак на столе. Ты ушел на двадцать минут раньше или утром после моей отчаянной тирады? В спальне ничего не изменилось. Накинутое на постель одеяло — огромное, на двоих, теплое и при этом легкое. Нежно-розовые тюльпаны на оптимистичной весенней зелени постельного белья. Застилать покрывалом не имело смысла. Я вставала, ты вскоре ложился, мой запах и тепло баюкали тебя и звали в мир сновидений, где нам хорошо, где мы вместе.

Мне было жаль, но упрямство и ощущение безысходности заставляли быть жестокой и безмолвной. Почти две недели мы не говорили привычных утренних и вечерних дежурных фраз. Ты приходил, а я уходила чуть раньше обычного, и наоборот.

Я поняла, как звенит тишина. Оставшись одна, бесцельно бродила по дому, включала музыку, которую когда-то любили слушать вдвоем. Однажды даже позвонили соседи снизу и попросили сделать тише — у них спит маленький ребенок.

— Ваши гости поймут. У всех есть дети, — сказали они.

— Гости, дети, — повторяла я и истерически хохотала, повесив трубку.