Гектор и Энн попадали, в основном, на огород. От работы не отлынивали и заслужили двухразовое питание просроченными консервами и кашей, сваренной из дробленого овса. Вкалывать приходилось до позднего вечера. Вернувшись в барак, занимали место на вонючей соломе и сразу уходили в небытие. Каждая минуты сна была на вес золота. Разговаривать в бараке было запрещено. Кто-то не выдерживал и безуспешно пытался бежать. Попытки бегства жестоко пресекались — беглецов сжигали заживо во время вечерней церемонии жертвоприношения. Рабов сгоняли на площадь лицезреть экзекуцию, дабы ни у кого и в мыслях не было сотворить подобное.

Велиар, публично обращаясь то к дьяволу, то к другим силам тьмы, пытался подавить волю пленных. Жрец взывал к беспрекословному подчинению и служению на благо клана, как к высшей ценности, очерняя и отторгая все прочие человеческие радости и желания. Некоторые из пленных не выдерживали и переходили на темную сторону. Их верность клану проверяли кровью. Заставляли участвовать в казнях рабов и подносить факел к жертвенному костру, после чего давали им новые имена и переводили в ранг послушников — слуг Велиара.

Послушники, доказав свою верность и преданность могли перейти на следующую ступень. Большинство из перебежчиков стремились стать полноправными членами клана, примерив на себя звание апостола. Посвящение послушника в апостолы Гектор и Энн видели лишь раз. Кровавый обряд сопровождался сожжением очередной жертвы.

В один из дней Энн определили работать на кухню. Обычно, рабов туда не пускали. Всю работу, связанную с приготовлением пищи, выполняли послушники. Кухня располагалась в глубине старой столовой с большими во всю стену грязными окнами. Из душной кухни запасная дверь вела в небольшой дворик со складами. Во дворе стояли кирпичные печи с огромными алюминиевыми чанами.

Пухлая коротконогая повариха (послушница апостолов) то и дело подгоняла Энн, считая ее слишком медлительной и нерасторопной в работе на кухне. Энн металась из столовой во двор и обратно, принося то соль, то лаврушку, то какую-то посудину. Обстановка была для нее совершенно новой, и сразу понять, где находится нужная вещь было весьма проблематично. Но толстуха каждый раз отвешивала девушке чувствительную оплеуху и приговаривала:

— Да, у нас мыши быстрее соображают, когда на кухне хлеб тырят. Шевелись, курица, опоздаем с готовкой — весь дух из тебя выбью!

Энн исподлобья зыркала на мучительницу и молчала, размышляя о чем-то своем, то и дело, поглядывая на желтые цветочки, пробивавшиеся из-под забора…

К кипящим котлам Энн не подпускали. Ее работа заключалась в мытье посуды и побегушках «принеси-унеси». Выждав момент, когда повариха отлучилась, а две другие послушницы с жаром о чем-то начали спорить. Энн кинулась к забору и, надергав стеблей ядовитого лютика, кинула отраву в кипящий борщ. Стебли мгновенно окрасились в красный цвет, смешавшись с месивом супа. Энн огляделась, никто этого не увидел. Фу-у-х… Она уняла дрожь в руках и вытерла о штаны вспотевшие ладони. Отошла подальше от кипящего котла и сделала скучающий вид.

— Что встала, как корова на водопое?! — заорала вернувшаяся повариха. — Если заняться нечем — иди посуду помой!

— Я помыла, — пролепетала Энн.

— Значит, тогда иди воды натаскай!

Уже вечером, находясь в бараке, Энн услышала крики. Знакомый голос надрывно верещал со стороны кухни. Девушка прильнула глазом к щели в стене.

— Что там случилось? — спросил Гектор.

— Повариху схватили, — ответила она.

Мерзкий звон колокола прорезал утреннюю тишину, возвестив лагерь Апостолов о начале нового дня. Энн с раздражением открыла глаза — уснуть удалось только под утро, голова гудела, еще этот звон долбит по мозгам и приказывает встать и идти на изнуряющую работу.

Двери барака распахнулись, впустив хриплый голос Мясника:

— Живей, навозные мухи, выходи строиться!

Раздражение сменилось на страх. Вскочив, Энн нащупала руку Гектора и влилась в толпу рабов, вытекавшую из барака.

Около сотни пленников под дулами автоматов и винтовок выстроили в четыре шеренги.

— Одного не хватает! — всполошился молодой суетливый апостол, закончив подсчет пленников.

— В бараке глянь, Воробей, — отрезал Мясник.

Парень лет двадцати, действительно напоминал худого воробья: небольшой с взлохмаченной головой и тонкими ножками в камуфляжных штанах. Выставив вперед ствол раритетного карабина, он нырнул внутрь. Оттуда через мгновение раздался его взбудораженный голос:

— Здесь, он! Сдох, похоже! Что делать?

— Пусть полежит, на вечернем костре сожжём, — распорядился Мясник. — Отбери в помощь знахарке на сбор трав двоих никчемных, сам конвойным с ними пойдешь.

— Один? — воскликнул Воробей, еле сдерживая восторг.

— Нет с бабушкой и няньками! Хватит с сиськой во рту бегать, пора мужиком становиться. Вечером зажжешь жертвенный костер — палачом на сегодня Велиар тебя назначил.

После последних слов задор в глазах Воробья погас. Парень поежился и поплелся перед строем, исподлобья всматриваясь в лица пленников.

— Эти пойдут, — ткнул он на супружескую пару: интеллигентного вида мужчину и грузную женщину.

— Нет, — замотал головой Мясник. — У мужика больно глаза хитрые, а баба об колено тебя перешибет и глазом не моргнет. У нее руки толщиной с твое тельце. Рано тебе еще с такими бабами дело иметь, не отрос еще. Старика с девкой возьмешь, — кивнул он на Гектора и Энн.

— Этих? — Воробей задержал взгляд на Энн, ее точная фигурка и аккуратное личико определенно вызвали у него интерес.

Воробей нахохлился и надул грудь, повернулся к Гектору и Энн и небрежно бросил:

— С обеда пойдем в лес травы собирать, сейчас нельзя, роса еще не спала. А пока идите на огород и займитесь делом.

Гектор и Энн стояли, не шевелясь. Старик прищурился и рассматривал Воробья. Совсем еще дурачок, не знает куда залез… Вроде Апостол, а пришибить такого рука не поднимется. Это, как неразумную собачонку прибить, что гавкает на всех подряд, выслуживаясь перед хозяевами. Не виновата пустолайка, что родилась такой. Что ж ее за это — убивать?

— Шевелитесь, мухи навозные! — Воробей вскинул ствол.

Его голос прозвучал как-то визгливо и истерично, ну не страшно совсем. Хотя нет, немного страшно — нажмет негораздок на спуск случайно, еще пристрелит кого-нибудь, или себя поранит…

Гектор резко взмахнул перед лицом парня рукой, будто хотел ударить, но закончил жест тем, что поправил копну седых волос. Воробей дернулся, чуть не выронив карабин. Опомнился и чуть дрогнувшим голосом добавил:

— Иди, дед! Пальну ведь!

— Если бы собирался, уже бы пальнул, — улыбнулся Гектор. — Тебя мамка-то отпустила бандюкам помогать? Иль без спросу убёг?

— Нет у меня матери, — насупился Воробей. — Иди уже дед, попадет мне за тебя…

— Значит заслужил, нечего нехристям прислуживать… — Гектор вздохнул и поплелся за Энн на огород.

Обычный трудовой день начинался обычно… Главное — до обеда дожить, а там легче будет. После еды оно всегда легче. Хотя едой это трудно назвать: просроченные консервы и заскорузлый засохший хлеб. Но человек ко всему привыкает, только к смерти нельзя привыкнуть, потому что живем один раз.

Летнее солнце поднималось все выше. Небо ясное, но это совсем не радовало.

— Опят будет жара, — вздохнул Гектор, стоя на коленях и дергая сорняки.

— Вот, — Энн подошла к старику и водрузила на его голову панаму свернутую из газеты. — Носи, нельзя на жаре с непокрытой головой.

— А ты как же? — Гектор поправил “шапку”.

— А я молодая, — улыбнулась Энн. — Что мне будет?

— Хорошая шляпа, — морщинистые губы Гектора растянулись в улыбке. — Где взяла?

— Вон на дальней гряде женщина раздает, — Энн махнула на полную тетку с тяпкой в руках. — Раздобыла где-то газет и делает всем.

Гектор посмотрел в ту сторону и задержал взгляд. Там явно что-то происходило. К тетке подошел сутулый мужичок (судя по лохмотьям, он был уже давно в рабстве) и что-то с жаром начал говорить. Размахивал руками, будто ветряная мельница и что-то требовал. Тетка в ответ лишь разводила руками. Мужичок злобно плюнул и направился в сторону Гектора и Энн.