Кто-то снаружи постучал по витрине кафе, стук был тихим, но Эдди вскочил с места.

— Я должен идти, понимаешь, вправду должен идти.

Я только кивнул. Он встал из-за стола. Высокий по-прежнему, вот те на, ведь все остальное так изменилось. Вставая, он оттолкнул стол в сторону и вытащил правую руку из кармана куртки. Наверное, чтобы не упасть, не знаю точно. Может, он хотел показать руку мне. Но если так, зачем же он держал ее все это время в кармане? Нет, я не думаю, чтобы он хотел показать мне кисть. Думаю, это вышло случайно. Под курткой не было ни свитера, ни рубашки, я смог рассмотреть руку и запястье. Вполне в порядке. Но если посмотреть туда, где кончалось запястье… Мясо на пальцах было сглодано, на голых фалангах висели сухие клочки плоти — кто-то выел, обсосал их, словно куриные крылышки. Одни ошметки, ничего больше. Осталось всего только три пальца и обрубок большого. Наверное, обглоданные костяшки просто отвалились — без мяса и кожи держаться им было не на чем. Вот что я увидел. Всего на мгновение. Тут он снова опустил руку в карман, толкнул дверь наружу — в холодную ночь.

Сквозь грязную витрину кафе я продолжал наблюдать за ним. Это было забавно. Из его рассказа я представлял себе мисс Корвьер старухой. Но женщине, которая ждала его снаружи, стоя на тротуаре, никак нельзя было дать больше тридцати. Правда, у нее были длинные, очень длинные волосы. На таких волосах, что говорится, сидеть можно, хотя звучит не очень, не выразительно, будто пошло от какой-нибудь пошлой шутки. Мне-то показалось, она была похожа на хиппи, привлекательная, в смысле желанная. Она взяла его за руку, посмотрела прямо в глаза, и они отправились прочь от залитой светом витрины — со стороны их можно было принять за пару подростков, которые только начинают понимать, что влюбились друг в друга.

Я пошел назад к стойке и взял себе еще кружку чаю и пару пакетов чипсов — вполне, чтобы скоротать ночь до самого утра, сел назад и задумался, вспоминая выражение лица, с которым он посмотрел на меня в последний раз.

Утренний поезд увез меня в большой город. Я сидел напротив женщины с младенцем. Его тело плавало в прочном стеклянном контейнере, наполненном формальдегидом. У нее были какие-то побудительные мотивы продать дите, причем очень срочно, и, несмотря на смертельную усталость, я всю дорогу говорил с ней про это и много еще о чем.

Семейная легенда гласит, что бабушка Мэйбл Охотница на Гремучих Змей приехала из резервации Стэндинг Рок в Северной Дакоте, чтобы помочь моей матери при родах. Всю дорогу до Чикаго она ехала на «грейхаундовском» автобусе и появилась из клубов выхлопных газов, словно призрак из тумана, с огромными бумажными продуктовыми мешками, хлопавшими ее по ногам. Большую часть пути бабушка доканчивала шитье детского одеяла, украшенного звездами, дотрагиваясь до ткани нежно, будто до самой своей новой внучки, и разглаживая его на коленях. Это было то самое одеяло, в которое меня завернули после моей первой ванны и именно его в более поздние годы мама вытаскивала каждый раз, когда я заболевала.

Бабушка Мэйбл приехала помочь с родами, потому что моя мать боялась ложиться в огромное родильное отделение чикагской больницы Кука. Она была убеждена, что белые врачи сделают ей стерилизацию после родов, что когда-то было обычным во многих больницах при резервациях. Поэтому я родилась в нашей квартире на четвертом этаже, представлявшей собою галерею узких комнаток и напоминавшей вагон поезда.

Моя жизнь началась с падения, продолжает семейная легенда. Роды шли хорошо, пока бабушка Мэйбл не вытерла руками мое лицо и голову. Увиденное заставило ее вскрикнуть, и я выскользнула из ее пальцев, как кусок масляного теста. Папа подхватил меня. Он упал на одно колено, и его узкие ладони с длинными пальцами поймали меня, словно сеть.

— Что это? Что случилось? — Я представляю мамин голос, становившийся все истеричнее, когда она пыталась сесть, представляю, как она боялась увидеть слишком много пальцев у меня на руках или слишком мало — на ногах.

— Ничего особенного, это просто ее волосы. Они не как у других, — успокоил ее папа.

— Дьявольский цвет, — прошептала бабушка, и они заставили маму лечь, потому что та дрожала.

Насколько могли припомнить мои родственники, по обеим линиям я происходила от индейцев — чистокровных сиу. И все же я родилась с рыжими волосами — цвета листьев осеннего клена. Бабушка Мэйбл искоса взглянула на меня и начала припоминать истории о викингах-разбойниках.

— За сотни лет до того, как Колумб и три его корабля заблудились и наткнулись на нашу страну, эти викинги приходили с Севера, где стоит вечный холод. У них были рыжие волосы, и голубые глаза, и тяжелые бронзовые топоры. Они брали в жены девушек нашего племени. Должны были. Только взгляните.

Бабушка гладила меня по голове кончиками пальцев.

Хотя я появилась на свет из чрева матери, подобно семейному «скелету из шкафа», бабушка Мэйбл не задумывалась долго о моей загадке. Вскоре она уже баюкала меня на своих широких коленях, ее бедра были похожи на подушки. Она проводила по моему лицу толстым пальцем, разглаживала морщинки на лбу, появившиеся от голодного крика. Я знаю об этом, потому что видела фотографии. Я провела годы, забавляясь с ними, раскладывая их на кофейном столике. Кожа у бабушки Мэйбл была коричневая и сморщенная, словно каштан, но волосы ее были черны и заплетены в длинную косу. Она носила бесформенное хлопчатобумажное платье и старые спортивные тапки, и я помню, что ее ноги выглядели сильными, но хромыми, немного напоминали овсяную лепешку. Я знаю, что у нее были черные глаза, так говорила мне мама, но по фотографии этого нельзя сказать. Глаза бабушки Мэйбл были подобны лучам света, льющимся от ее лица, и я начинала моргать, если смотрела на нее слишком долго.

Бабушка Мэйбл присутствовала в моей жизни и после того, как возвратилась в резервацию вскоре после моего рождения. Я узнавала ее по фотографиям и редким телефонным звонкам из маленького казенного домика, где она жила. Сказки, которые я слышала по телефону от бабушки, нравились мне больше, чем те, что рассказывала мне по вечерам мама. Иногда бабушка задавала мне странные вопросы.

— У вас в Чикаго есть пауки? — однажды спросила она меня.

— Конечно, есть.

— Надеюсь, вы не убиваете их. Вам нужно быть осторожными, потому что один из пауков может оказаться Иктомом.

— Кто это? — спрашивала я, улыбаясь про себя, потому что знала, что за ответом последует целая история.

— Это дух, но иногда он принимает форму паука. Он умный дурак, как твои маленькие братья.

К тому времени у меня было двое младших братьев, Билли и Гровер, оба такие же черноволосые, как наши родители и бабушка Мэйбл, не отягощенные, в противоположность мне, загадкой рыжих волос, оба буйные и непослушные.

— Иктом жаден, — продолжала бабушка Мэйбл. — Это его недостаток. Если у него есть на обед жирная утка или олений окорок, но он видит возможность раздобыть что-нибудь еще, он погонится за этим. Но ты знаешь, что происходит, когда Иктом устремляется в погоню? Койот подкрадывается к его запасам и крадет жирную утку или сочный окорок и спасается бегством. Ну а Иктом остается голодным.