Я выжил благодаря графу Ренару. Я научился терпеть боль, чтобы потом сделать ему больно. Ненависть сохранит тебе жизнь там, где любовь потерпит неудачу.

И вот однажды жар начал спадать. Раны, оставаясь болезненными и воспаленными, затянулись. Благодаря крепкому бульону и вопреки злой воле, силы восстанавливались.

Пришла весна, опять украсив деревья листвой. Я полностью поправился, но во мне зародилось нечто, чему не было объяснения.

Настали солнечные деньки, и, к большому разочарованию монаха Глена, вернулся Лундист, вновь став моим наставником.

Когда он пришел в первый раз, я сидел на кровати. Наблюдал, как старик выкладывает на стол принесенные книги.

— Отец навестит тебя, как только вернется из Геллета, — негромко произнес он. В голосе прозвучал упрек, но не мне. — Смерть королевы и принца Уильяма стали для него тяжкой утратой. Когда ему станет легче, он обязательно захочет побеседовать с тобой.

Не понял, зачем Лундисту вздумалось обманывать. Ведь я знал, отец не потратит ни минуты своего времени, если только не станет очевидным, что смерть не за горами. Навестит, когда конец будет неизбежен.

— Скажи, наставник, — спросил я его, — месть — это наука или искусство?

Когда духи обратились в бегство, дождь начал стихать. Я сломил только одного, но остальные побежали следом, обратно в топи, в свои берлоги. Может быть, тот лич был их предводителем; может быть, даже после смерти они оставались трусами.

Что касается моих трусливых братьев, то им негде было спрятаться, поэтому я нашел их относительно легко. Сначала натолкнулся на Макина. Он возвращался.

— Ну что, нашел себе пару? — окликнул я его.

На мгновение он замер, уставившись на меня. К тому времени дождь ослаб, хотя для Макина это уже не играло никакой роли: он был мокрым, как утонувшая мышь. Дождевая вода струйками сбегала с нагрудника, затекала во вмятины и вытекала, не задерживаясь. Все еще нервничая, он осмотрел топи в обе стороны и только потом опустил меч.

— Тот, кто не испытывает страха, потерянный друг, Йорг, — заметил Макин, улыбка тронула его мясистые губы. — Бегство не такая уж и плохая штука. По крайней мере, если бежишь в правильном направлении. — Он махнул туда, где Райк сражался с зарослями камыша по самую грудь в трясине. — Страх помогает выбирать, когда есть смысл сражаться, в то время как ты, принц, воюешь всегда. — Он низко поклонился, струйки дождя стекали с него на дорогу.

Я отвел взгляд, надо посмотреть, как там Райк. У Мейкэла были схожие проблемы в другой стороне топей. Правда, он увяз уже по самую шею.

— Не важно, в самом конце я собираюсь бросить вызов им всем, — ответил я с убеждением.

— Все же выбирай, когда стоит драться, а когда нет, — посоветовал Макин.

— Выберу свой путь, — возразил я ему. — А выбрав, не сверну. Никогда. Это решено, мы все еще на войне. И ее нужно выиграть, брат Макин. Хочу положить ей конец.

И вновь он поклонился. Не так низко, но на этот раз я понял: он сама серьезность.

— Тогда я следую за тобой, принц. Куда бы нас ни занесло.

Потребовалось время, чтобы вытащить братьев из топей. Сначала освободили Мейкэла, хотя Райк вопил и проклинал нас на чем свет стоит. Поскольку дождь стихал, я смог вдалеке разглядеть серую кобылу и телегу с головами. Кляче достало мозгов оставаться на дороге, даже когда Мейкэлу хватило глупости побежать в сторону. Заведи Мейкэл лошадь в топи, оставил бы там подыхать.

Следующим вытащили Райка. Когда добрались до него, жижа доходила до подбородка. Над водой торчало только бледное лицо, но это не мешало ему продолжать выкрикивать ругательства. Большинство братьев понемногу нашлись, однако шестеро успели утонуть. Потеряны навсегда. Возможно, теперь готовятся преследовать других путников.

— Вернусь за старым Гомсти, — сказал я.

Мы отъехали довольно далеко, и солнце клонилось к закату. Обернувшись, даже виселицу не разглядишь, только серая завеса дождя. В топях поджидали мертвяки. Кожей ощущал их присутствие.

Я никого не уговаривал идти вместе со мной. Знал, никому из них этого не осилить, к тому же негоже предводителю просить и тем более получать отказ.

— Что будешь делать со старым священником, брат Йорг? — спросил Макин. Знал, ему хотелось бы отговорить меня, но выйти и перед всеми сказать об этом он не решился.

— Все еще думаешь сжечь его? — Райк не смог скрыть внезапную радость, что история с топями осталась в прошлом.

— Думаю, — ответил я ему, — но возвращаюсь не за этим.

Повернул назад по Дороге Нежити.

Меня окружали дождь и темнота. Оставшиеся ждать братья пропали из виду. До Гомста и виселицы было еще далеко. Вокруг свернулся кокон тишины, куда не проникало ничего, кроме мягкого шелеста дождя и звука собственных шагов по Дороге Нежити.

Тишина хлестала как бичом. Именно она пугала больше всего. Тишина — как пустая страница, где можно записать собственные страхи. Духи мертвых ничто по сравнению с ней. Один попытался показать ад, но тот оказался лишь слабым отражением тех ужасов, которые могу вообразить я в звенящей темноте.

Вот наконец и то место, где подвешен отец Гомст, священник Дома Анкратов.

— Отец, — позвал я с деланым поклоном. По правде говоря, было не до игр. Где-то глубже глаз ощутил глухую боль. От такой боли подохнуть можно.

Он посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами, словно узрел духа болот, вылезающего из топей.

Я подошел.

К верху клетки была прикована цепь.

— Приготовьтесь, отец.

Вынутый меч не более суток назад рассек старика Бовида Тора. Теперь он потребовался для освобождения священника. Цепь разлетелась, едва лезвие коснулось ее. Тут не обошлось без магии или черного колдовства. Отец рассказывал, меч, принадлежащий уже четвертому поколению Анкратов, забрали из Дома Оров. Значит, он был древним еще до того, как мы, Анкраты, впервые взяли его в руки. Настолько древним, что я не устоял и прихватил его с собой.

Клетка тяжело грохнула о дорогу. Отец Гомст вскрикнул, ударившись головой о прутья, на лбу появился синевато-багровый след крестиком. Проволока, служившая запором двери клетки, разлетелась под лезвием нашего дважды похищенного фамильного меча. Мне представилось искаженное гневом лицо отца: такой благородный клинок используется для столь низменной работы. Впрочем, даже я со своим развитым воображением с трудом мог представить, чтобы какие-либо эмоции отобразились на его каменном лице.

Гомст выполз из клетки, изможденный, но не сломленный. Каким и должен быть старик. Мне нравилось, с какой гордостью он несет груз прожитых лет. Годы только закалили его.

— Отец Гомст, нам лучше поторопиться, мертвяки могут вновь выйти из болот, людей пугать.

Он глянул на меня и отпрянул, словно перед ним стояло привидение, но затем смягчился.

— Йорг, — произнес он. Сострадание переполняло его, сочилось из глаз, словно дождя было мало. — Что с тобой произошло?

Не буду лукавить, меня опять охватили противоречивые чувства, захотелось вонзить в него нож, как тогда с красномордым Джемтом. Очень хотелось. Руки так и чесались вытащить клинок. От этого голова разболелась сильнее, будто тиски еще туже сжали виски.

Но я поступил иначе. Когда меня заставляют сделать что-либо, я сопротивляюсь. Даже если тот, кто заставляет, я сам и есть. Ведь было бы так приятно выпустить ему кишки прямо здесь. Очень заманчиво. Но желание показалось слишком назойливым. Понял — меня подталкивают.

Поэтому улыбнулся и сказал:

— Простите, отец, согрешил.

И старый Гомсти, измученный ранами и клеткой, склонил голову, чтобы выслушать мою исповедь.

Говорил тихо под продолжающимся дождем. Но так, чтобы расслышали отец Гомст и мертвяки, собирающиеся вокруг. Рассказал обо всем, что сотворил, и о том, что намерен предпринять в будущем. Спокойно поведал свои планы всем, кто имел уши, — пусть слушают. И мертвяки вновь покинули нас.