Нервно заплясал его взгляд по моим обнаженным формам. Лихорадочно заморгал. Взволнованное частое сглатывание слюны. Урывчатые, шумные вздохи, его, мои. Безвольное рдение щек. Сердца наши заколотились, забарабанили громко, словно дождь по крышам, еще сильнее пленя, туманя разум. Напряжение росло с каждым мгновением, и уже не было больше сил ни церемониться, ни терпеть. Опрометью бросаюсь на него первая (окончательно вырываясь из плена одежины), охально облокачиваю Генриха на спину — поддается. Забираюсь на колени. Тотчас хватаю его руки и сжимаю ими свою грудь. Возбужденно застонал, зарычал мой загнанный зверь — и в следующий миг с запалом впился жарким, похотливым поцелуем в мои губы. Вырвавшись из рук моих, с ненасытностью обнял, грубо, до сладкой боли, сжал меня за ягодицы и еще сильнее притиснул к себе. Недолгое мгновение — и отстраняюсь: стащить с него долой шемизу и брэ[2], окончательно освобождая нас от гадких преград, — и наконец-то, спустя столько времени, полностью слившись со своим любимым, стать искренне, безмерно… счастливой женщиной.

Уже больше месяца никаких вестей от Генриха. Сердце болезненно, строптиво выло от тоски и страха, и единственная мысль, которая… давала силы держаться, терпеть сие, так это то — что я уже не одна. Две недели задержки. Думаю, сегодня, после обеда, как покончу со всеми важными делами в приюте, отправлюсь в Цинтен, к Беате. Она-то уж точно скажет, глупости всё это, или же нет.

Цокот копыт по брусчатке, переполох во дворе заставил замереть в испуге на месте. Но, внезапно, смело кинулась ко мне Нани, живо ухватила за руки и потащила на улицу. Не сопротивляюсь.

Несколько шагов буквально — и замерли среди толпы встречающих. Не могу втолковать, что происходит. Беглый взгляд по незнакомым лицам гостей, новоприбывших всадников, по их мантиям с полукрестом святого Антония; оживленная воодушевленная речь сиих мужчин, гул гурьбы. Полная неразбериха.

И, наконец-то, к нам выходит Замещающий, в сие нелегкое время, Командора, риттербрюдер Фон-Кронберг. Вежливое приветствие кивком головы странников — и получить письмо от одного из них.

Поблагодарить, торопливо развернуть сверток — и приняться читать про себя.

— Это — он, — едва слышно, счастливо шепнула мне на ухо Нани, отчего я вмиг, в испуге, метнула на нее взгляд.

— Кто?

Смеется.

— Пиотр мой, тот, что слева.

Ошарашено перевожу взор на незнакомца.

Высокий, статный, гордо держет осанку, делая непринужденный вид, хотя временами, нет-нет, да начинает выискивать кого-то взором в толпе.

Внезапно закивал головой брат-рыцарь.

— Хорошо, добро пожаловать. И большая благодарность за вести.

— Прошу помощи у Вас. Ведь мы… не с пустыми руками, — бросает один из всадников взгляд куда-то вдаль, на повозки у ворот.

Многозначительно ухмыльнулся Фон-Кронберг.

— Я вижу, вам непременно помогут. А пока… позвольте пригласить вас отобедать с нами, дорогие гости…

…

Не без подачи Фон-Менделя и его друга, нашего Командора (как мы догадывались, и как и подтвердил кое-кто потом сам), сии два фамилиара (Пиотр и его брат), а так же известный своей родословной и богатствами, димидиус[3] Готфрид фон Альтенбург, будучи новыми членами Ордена, любезно прибыли к нам, дабы своими трудами и имуществом помочь и дальше процветать великой Бальге. Как потом выяснилось, более того, кроме уведомления, в том письме шло полное определение сиих особ на должности. Так, молодые люди, вопреки традициям, все же оставались в пределах крепости и приставлялись работать в конюшню, а Фон-Альтенбург, продолжая свое старое, славное дело, обрел место на мельнице.

Всё закрутилось, завертелось, внеся волнительные перемены в нашу жизнь. Отчего планы во многом рухнули, и пока всё внимание было уделено тому, чтобы хоть как-то происходящее привести в порядок. Буквально сразу Пиотр заявил о своем непоколебимом желании жениться на Нани, к чему, естественно, я не имела никаких претензий, и, более того, всячески стремилась помочь в реализации.

Но где мед, там и деготь. Ведь иначе, просто, будет «скучно» жить. Верно?

Вот и мне кажется, что верно.

Не прошло и больше двух недель с того момента, как прибыли наши гости, а уже вдогонку мчало новое письмо. Новые вести.

И снова нежданный, взволнованный цокот копыт по брусчатке около замка. И вновь торопливый, взволнованный шаг Фон-Кронберга.

Бегло провести взглядом по строчкам — и обмереть в ужасе.

— Значит, правда… — неуверенно шепнула Фреджа.

— Что такое? — в ужасе обернулась я к ней.

Немного замялась, прожевала страх та, но… решилась.

— Еще вчера в Цинтене пошла молва о том, что Мариенбург… больше не наш. Якобы, добровольно отдан за долги. А там, как бы, вовсе, Польскому королю не отошел. Теперь Великий Магистр переехал в Кенигсберг. Ой, — болезненно протянула женщина, шумный вздох, — нехорошая эта война. Нехорошая. Беда беду погоняет. Как бы вновь… города не перешли под вражеский гнёт. Нет средств — а значит, армия голая и голодная. И толковой подмоги всё никак нет. Страшно думать, куда это всё ведет, уже который год. Страшно… если уже даже столицы дарят по закладным…

Взгляд мне в лицо и вдруг насторожено нахмурилась, лихорадочно затараторив:

— Анна, что с тобой?

Живо обнимает меня за плечи — и подает немного назад. Подчиняюсь — присела на лаву.

Сама не могу понять. Дурно как-то, жутко, в голове туман, и странная пустота, боль… по всему телу.

— Анна, — и вновь пытается дозваться до меня Фреджа.

— Да у нее же кровь! — внезапно взвизгнула Нани…

Нет больше надежды. Ни надежды, ни веры, ни мечты…

Нет больше надобности идти к Беате. Даже чтоб убедиться, всё ли там после всего… в порядке. Нет ни сил, ни желания… кому-то в чем-то признаваться. Даже Нани не догадывалась, что могло сие означать. Обычные, слегка излишне обильные… регулы, ежемесячный приговор проклятой женской доли.

И вновь одиночество. И вновь черная полоса гадкими шрамами через всю мою жизнь. Не смогла даже достойно порадоваться за свою сестру. Буквально уже к концу следующего месяца отыграли скромную свадьбу, а еще через два — Беата подтвердила, что моя юная, любимая Девочка — беременна.

Пиотр оказался хорошим, добрым, трудолюбивым, местами даже излишне заботливым, мужем. Каждую свободную минуту эти (такие милые, с виду — еще дети) двое старались проводить рядом друг с другом. Это была нежная, душу трепещущая сказка, что хоть какой-то свет вносила в мое гнилое существование.

От Генриха — по-прежнему, никаких вестей. Даже от Командора перестали приходить указания да посылы. Пусто. Тихо… и жутко.

И вновь переполох, и вновь весь народ на ушах. Целая гурьба во дворе.

Бросить свои дела незавершенными — и мигом выскочить на улицу. Сжалось взволнованное сердце, будто чуя что-то.

Испуганный, ошалевший взгляд около, выискивая причины всему происходящему.

Но буквально миг — и по навесному мосту раздался цокот копыт. Счастливые, ликующие крики, возгласы масс — показался Командор…

Вынужденно расступилась толпа, давая дорогу славным воинам. Еще миг — и уловила я взглядом своего горячо любимого Генриха. Силой, волей сдержать дикий визг, задыхаясь от переполнения чувств.

А вот и замерли посреди двора. Живо соскочить с лошадей, приняться приветствовать товарищей, в том числе и (не менее довольного, чем мы) Фон-Кронберга.

Быстрый, украдкой взгляд по сторонам, а на устах не сходит сияющая улыбка. Фон-Мендель, казалось, совсем никого не замечал, никого… кроме меня.

Наконец-то глаза встретились. Обмерла, не отваживаюсь ступить и шаг. Но и без того Генрих был полон решительности. Торопливо приблизился ко мне. А взор, раненной птицей, заметался от очей к животу, и обратно.