— Нам известно, что ты всю жизнь изучал проблему непонимания.

— Но безуспешно.

— Я бы не торопился так говорить. Мы знакомы с твоими трудами, в которых ты рассуждаешь о невозможности понять другого человека. Это правильное описание жизни людей, разделенных мембраной.

— Я всего лишь доказал, что добиться понимания очень трудно. Невелика заслуга.

— Не совсем так. Твои усилия достойны похвалы.

— Я стремился к ясности, но в результате мои отношения с женой стали совершенно мутными.

— Возьми этот свиток. С его помощью ты сумеешь рассеять непонимание, разделяющее людей.

Он протянул мне пергамент, на котором было начертано: «Отныне Чарльзу Брентону дарована способность проникать сквозь мембрану, отделяющую разум одного человека от другого».

Подпись была неразборчивой, но от этих черных букв так и веяло божественной силой.

Я зажал свиток в руке и почувствовал, как знание и уверенность наполняют меня.

Вдруг пергамент стал стремительно уменьшаться, затем вспорхнул с ладони и каким-то образом оказался внутри моей головы. От этого моя вера в собственные силы лишь возросла.

— Ты знаешь, что делать дальше? — спросил бог.

— Знаю, — ответил я.

— И ничего не хочешь обсудить со мной?

— Нет, спасибо. Я все понял и хочу начать немедленно.

— Что ж, тогда прощай.

Я действительно осознал в одно мгновение, что должен делать. Видит Бог, я много об этом думал. Мир полон непонимания. Армии, обманутые своими генералами и правительствами, сражаются в пороховом дыму. Гибнут ни в чем не повинные женщины и дети. Диктаторы и террористы остаются безнаказанными.

Нужно срочно прекратить это безобразие и разобраться с другими международными делами.

Но и у нас в Америке хватает проблем. Необходимо о многом поговорить с президентом. Я знаю, как добиться встречи с ним и убедить его в своей правоте. Пергамент в голове придает мне сил и решимости.

Работы предстоит много, и нельзя терять ни минуты.

Но сначала стоит навести порядок в собственной жизни.

Я вновь очутился в своем кабинете, но был теперь невесомым как перышко. Открыл окно и полетел над городом на запад, туда, где жила моя жена. Далеко внизу виднелись освещенные улицы и темное пятно Центрального парка. Я повернул в сторону жилых районов, пролетел несколько кварталов и снова направился на запад. Наконец впереди показался дом Майры. Когда-то он был и моим домом.

Я влетел в знакомое окно и, словно ветер, пронесся по всей квартире. Жена лежала в кровати. Она спала. Одна. Я остановился на мгновение и полюбовался ее красотой. Затем, пользуясь тем, что понял из объяснений Аримана, проник в ее разум.

Мембрана попыталась отбросить меня. Сначала я даже испугался, что пергамент не действует и из моей затеи ничего не выйдет. Но тут я разделился на миллиарды мельчайших частиц — электронов или ионов, я в этом слабо разбираюсь, — и медленно просочился сквозь барьер.

А затем снова собрался в единое целое.

Теперь я находился в длинном извилистом коридоре. Вдоль стен стояли стеллажи, хранящие жизненные правила Майры: установки, которые она сама себе дала, ее взгляды, суждения и оценки. Большую их часть моя жена приобрела еще в детстве, и с тех пор они ничуть не изменились.

Этот запутанный лабиринт петлял по всем уголкам ее души.

Мне все-таки удалось преодолеть мембрану! Я проник в разум другого человека! В разум моей Майры!

Я подошел к тайному хранилищу ее представлений о самой себе. Ужасно захотелось взглянуть на них и чуточку подправить. Но деликатность, какой я сам от себя не ожидал, не позволила сделать это. Вздохнув, я двинулся дальше по коридору.

И вскоре нашел место, где жена хранила воспоминания обо мне. Признаюсь честно, мне было страшновато заглянуть туда.

А затем я и вовсе пришел в ужас от ее мыслей и представлений о моей персоне. Она ведь когда-то любила меня, восхищалась мной. Как могло все настолько измениться? Как она могла подумать обо мне такое? Даже злейший враг едва ли обвинил бы меня в столь чудовищных грехах. «Ханжа» и «сухарь» были самыми мягкими словами, которыми она меня наградила.

Я крайне осторожно начал менять ее представления обо мне.

«Общее впечатление» нуждалось лишь в незначительной подстройке. Над «оценкой внешности» пришлось по трудиться чуть дольше. А вот на то, чтобы привести в порядок «объяснение поступков», я потратил немало времени и сил. С «оценкой мужества и благородства» дела обстояли ничуть не лучше.

Многое еще пришлось подрегулировать. В итоге я перевернул все ее представления обо мне так, чтобы она, проснувшись, поняла, насколько ошибалась в своих оценках. Я надеялся услышать от нее: «Боже, как я могла так плохо о нем думать?!»

Откровенно говоря, я не был уверен, хочу ли на самом деле, чтобы она думала так же, как и я. Но даже если немного переусердствовать, это пойдет лишь на пользу.

Еще не проснувшись, она повернулась и с улыбкой протянула ко мне руки. Я уже решил, что все получилось, но тут Майра вздрогнула всем телом, откатилась в сторону, и ее лицо исказила гримаса отвращения.

— Отстань от меня! — закричала она во сне.

Похоже, мои улучшения пришлись ей не по нраву. Думаю, она не приняла их на подсознательном уровне. Я видел, как жена пытается избавиться от чужих мыслей. Моих мыслей, моих исправлений!

Она не желала смотреть на меня моими глазами, с моей точки зрения.

Я вдруг понял, что даже если бы предложил ей самый честный взгляд на себя самого, он все равно не был бы правильным для нее и, возможно, вообще не был бы правильным. Как бы я ни старался.

Изменения, произведенные мной в ее голове, начали мелко вибрировать и раскачиваться. Участки сознания, к которым я прикасался, угрожающе потемнели. Эта темнота означала, что Майра не приняла те оценки, тот образ, который я собирался навязать ей. Она отказалась от всего этого как от чужих, не принадлежащих ей вещей. Жалкие и униженные, мои представления о себе вернулись в мою голову.

В этот момент меня посетило другое видение. Видение того, как все обстоит на самом деле. Я на мгновение различил тот общий разум, который принадлежит нам всем и никому в отдельности. Я понял, как можно уладить все наши разногласия. Но еще через секунду видение исчезло. Очевидно, законы мироздания не могли допустить настолько полного взаимопонимания с женщиной, которую я люблю.

А затем меня вышвырнуло из ее разума.

Стеллажи с ее жизненными правилами раскачивались и трещали. Сам коридор извивался, словно корчился от боли. Ее сознание свернулось в клубок, а затем взорвалось с чудовищной силой, выталкивая меня за мембрану. Я снова распался на атомы и восстановился по другую сторону барьера.

За моей спиной кто-то стоял. Я обернулся и увидел Аримана — бога, который дал мне пергамент. Теперь он протянул руку и извлек свиток из моей головы.

— Очевидно, ты не понял значения этого дара, — сказал Ариман. — Им нельзя пользоваться ради своей выгоды. Только ради других. Это дар понимать, а не быть понятым.

— Вы не предупредили об этом.

— Потому что ты ни о чем не спрашивал. Ты сказал, что знаешь, как надо действовать.

— Но почему вы выбрали именно меня среди всех людей? Вы же с самого начала знали, что я несчастлив?

— Мы можем дарить пергамент только таким несчастным, — ответил он. — К сожалению, они всегда используют его неправильно.

Так все и закончилось. Проснувшись, я не обнаружил никаких признаков того, что пергамент побывал в моей голове. К счастью, у меня хватило здравого смысла не говорить никому об этом. Разве что сейчас, в форме фантастического рассказа.

Больше я не слышал об Аримане.

Но если бы мне предоставили вторую попытку, я бы первым делом взялся за сознание диктаторов. Наведение порядка в политике и общественной жизни мне теперь кажется более простой задачей, чем постижение тайн человеческой души.

Денис покинул отчий дом, и отправился в далекий путь, и оказался в стране, о которой прежде и слыхом не слыхивал.