Вместе с тем следует отметить, что и при Ежове насилие применялось не всегда. Бывшая активная оппозиционерка, ярая сторонница Троцкого, жена главаря одной из самых мощных подпольных троцкистских организаций Ивана Никитовича Смирнова — А.Н. Сафонова ((1887–1958) еще в 1958 г. написала в мемуарах, что физическое воздействие не применялось. Так и написала в своих записках, что «физическое воздействие места не имело»[99]. Между прочим, ее дело вел в том числе и сам Ежов. Сами понимаете, что ее-то, просидевшую в заключении не один год, после XX съезда КПСС (1956 г.), на котором был якобы разоблачен культ личности Сталина, никто ведь не заставлял писать такое. Наоборот, тогда «упражнялись» только в очернении Сталина и Берия. Тогда царила подлинная истерия антисталинизма и антибериевщины. Это было «в моде», но отнюдь не правда. И тем не менее она написала то, что написала. К тому же есть немало иных подтверждений ее словам. Хотя, еще раз это подчеркиваю, использование физического насилия при Ежове действительно имело место быть. Но оно в действительности было санкционировано самим Ежовым, без каких-либо ссылок на ЦК или Сталина. К примеру, во время конференции сотрудников НКВД 16 июля 1937 г. между Ежовым и начальником УНКВД по Западно-Сибирскому краю Мироновым состоялся примечательный разговор, в ходе которого нарком заявил, что с согласия самого Миронова в некоторых случаях начальники отделов его УНКВД могут применять «физические меры воздействия»[100]. Как видите, никакой ссылки на ЦК или Сталина в этом устном указании Ежова нет. А ведь, казалось бы, для Ежова наиболее удобным было бы напрямую сослаться на санкцию ЦК и Сталина. Ан нет, он дал это устное указание от своего имени. Аналогичным образом выступил и заместитель Ежова А.Н. Вельский осенью 1937 г. на оперативном совещании в НКВД Туркмении, во время которого подтвердил правомочность избиения упорствующих арестантов[101]. Но опять-таки, без какой либо ссылки на указание ЦК или Сталина. Если бы таковые имелись в наличии, то уж Вельский, как верный прихлебатель Ежова, не преминул бы подчеркнуть сие обстоятельство. Но этого не было и в помине. А теперь вернемся на мгновение к вышеприведенному небольшому разъяснению. Если даже осенью 1937 г. заместитель Ежова подтверждает правомочность избиения упорствующих арестантов, но не ссылается напрямую на указание ЦК или Сталина, а тогда такие ссылки были нечто вроде особо священного закона, то соответственно никакого августовского 1937 г. решения Политбюро о применении методов физического воздействия попросту не было и в помине. И, следовательно, Павлюкову не стоило «изобретать велосипед» на пустом месте, да еще по косвенным признакам.
Есть еще один факт, подтверждающий полное отсутствие санкции от августа 1937 года на применение методов физического воздействия к подследственным. 11 апреля 1939 года на имя главы НКВД СССР Л.П. Берия поступило заявление от арестованного бывшего главного подручного Ежова — Фриновского М.П. Ныне оно хранится в АП РФ.Ф. 3. Оп. 24. Д. 373. Л. 3—44. На 41-й странице Фриновский описал всю свою преступную деятельность на посту первого заместителя Ежова. В разделе «Следственная работа» Фриновский написал следующее: «Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей. Что из себя представляли эти группы и кто они? «Следователи-кололыцики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометировавших себя лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы. К такой категории относились: Николаев, Атас, Ушаков, Листенгурт, Евгеньев, Жупахин, Минаев, Давыдов, Альтман, Гейман, Литвин, Леплевский, Карелин, Керзон, Ямницкий и другие. Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-кололыцики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков». Группа «колольщиков» состояла их технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показаний. Остальной следовательский состав занимался допросами менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на «корректировку» начальнику соответствующего отдела, а от него еще не подписанным — на «просмотр» быв. народному комиссару Ежову и в редких случаях — ко мне. Ежов просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи.
Тогда следователи напоминали арестованному о «колольщиках», и подследственный подписывал протокол. «Корректировку» и «редактирование» протоколов, в большинстве случаев, Ежов производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов. При таких методах следствия подсказывались фамилии. По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.
Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и Ежов? Знали. Как реагировали? Честно — никак, а Ежов даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами-заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами-следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось».
Обратите особое внимание на выделенный жирным шрифтом последний абзац из процитированного отрывка из показаний Фриновского. В нем содержатся хотя и косвенные, но фактически на грани прямых доказательств свидетельства того, что незаконная практика применения методов физического воздействия была отнюдь не художественной, но подлой самодеятельностью Ежова и его присных. Ведь если бы, как иной раз утверждается, в том числе и со ссылкой на анализируемый «документик», существовала некая санкция ЦК ВКП(б) от 1937 г. (без разницы, от какого месяца конкретно), то Фриновский всенепременно прямо так и указал бы это. Потому что для него это был бы один из вариантов обеления себя. Но он ничего подобного не написал. Следовательно, санкции от 1937 г. на применение методов физического воздействия не было и в помине.
Далее. Если бы эта санкция ЦК ВКП(б) действительно имела место, то зачем тому же Фриновскому ставить такой вопрос, как «знало ли об этом руководство наркомата?». Для него в его положении арестованного куда целесообразней было прямо указать, что методы физического воздействия применялись во исполнение санкции ЦК ВКП(б), которое разрешило применять оное только в отдельных случаях, но, увы, враги из числа следователей быстро превратили это в повсеместную практику и извратили тем самым санкцию ЦК. Но Фриновский ничего подобного не написал. Проще говоря, сама постановка Фриновским вопроса «знало ли об этом руководство наркомата?» означает, что никакой санкции от 1937 года не было и в помине. Если бы она была, то чего там было знать или не знать — попросту ссылались бы на нее и все. А ведь Фриновский еще и прямо указал, что Ежов поощрял такие методы следствия. Если бы санкция была и в самом деле, то Ежов не поощрял бы противозаконные методы, а попросту требовал бы неукоснительного исполнения санкции ЦК. При его-то прямолинейности и безудержной склонности к месту и не к месту бравировать тем фактом, что он был поставлен на пост наркома Сталиным и ЦК, это было бы куда естественней. Обобщая, следует еще раз прямо и категорично сказать, что никакой санкции ЦК ВКП(б) от 1937 г. на применение методов физического воздействия нет и не было в помине. Эта наиподлейшая ссылка понадобилась Хрущеву и стряпавшим по его приказу датируемую 1939 г. фальшивку фальсификаторам для того, чтобы показать якобы полную преемственность репрессивной политики НКВД, когда его возглавил уже Лаврентий Павлович Берия. Потому что со времен Хрущева «высочайшим повелением» этого троцкиста было приказано выставлять адским чудовищем именно Лаврентия Павловича. Потому и рвутся все доказать, что Берия тоже выпросил себе разрешение на применение методов физического воздействия, чего в действительности не было. Еще раз обращаю внимание на то, что как только Берия возглавил НКВД, произошли очень крутые изменения в жизни подследственных, арестованных и заключенных. Полностью прекратились избиения, следователи стали значительно вежливей, прекратили обращение на «ты», перейдя на официальную формулу «вы», был возвращен целый ряд привилегий, отнятых при Ежове — от книг и шахмат до переписки, получения денег и посылок, а также возможности обжаловать приговоры в период отбытия срока тюремного заключения. Улучшено питание и медико-санитарное обслуживание.
