Его любимой игрой был фараон. В этом нет ничего необычного, поскольку в то время подавляющее большинство европейских игроков из числа аристократических любителей развлечений отдавали предпочтение именно фараону. Так, например, в 1750 году, если верить «Мемуарам», во время одной из партий в фараон, которая проходила в Лионе, сумма ставок превысила 300 000 франков. Когда Казанова держал банк, ему обычно сопутствовала удача. Но однажды, оказавшись в Венеции и зайдя в игорный дом, где привилегией держать банк пользовались лишь игроки благородного происхождения, он за один день проиграл 500 000 цехинов (золотых монет). Однако вскоре ему удалось полностью компенсировать понесенные потери. Правда, основная заслуга принадлежала его любовнице, которая на собственные деньги сумела отыграть, казалось бы, безвозвратно утерянное золото.
В другой раз, когда счастье вновь изменило Казакове, еще одна дама пришла ему на помощь, но несколько иным образом: «Я играл по системе Мартингейл (система удвоения ставок), но Фортуна отвернулась от меня, и вскоре я остался без единого цехина. Мне пришлось признаться своей спутнице о постигшем меня несчастье, и, уступив ее настоятельным просьбам, я продал ее бриллианты. Но злой рок преследовал меня и на этот раз, и я проиграл все деньги, вырученные за драгоценности… Я продолжил игру, но теперь, подавленный чередой неудач, ставил понемногу, терпеливо ожидая, когда счастье вновь улыбнется мне».
Вершиной игорной карьеры Казановы стало его участие в организации государственной лотереи в Париже в 60-х годах XVIII века. Один из вельмож потребовал от французского монарха 20 000 000 франков в обмен на свои услуги по открытию и содержанию военного училища для отпрысков дворянских семейств. Король страстно мечтал о создании подобного военного заведения, но в то же время опасался во имя даже возвышенных целей окончательно опустошить государственную казну или увеличивать и без того немалые налоги. Казанова, прослышавший о финансовых затруднениях французского короля, предложил ему организовать лотерею (кстати, спасительная идея принадлежала не столько ему самому, сколько одному из его знакомых Кальзабиджи, ставшему впоследствии компаньоном).
Два ливорнца, братья Кальзабиджи, предложили по образцу «генуэзского лото» (его принцип в общих чертах соответствует нашему Спортлото) разыгрывать лотерею на девяносто номеров. Вначале власти испытывали вполне объяснимые сомнения относительно осуществимости заманчивых планов. Но Казанова убедительно доказывал, что народ с готовностью будет раскупать лотерейные билеты и вырученные деньги наверняка принесут королю прибыль. Лотерея должна была проводиться под эгидой короны, а не от лица частных предпринимателей, что значительно укрепило бы доверие к ней со стороны обывателей и рассеяло любые сомнения относительно честности и порядочности устроителей. В конце концов предложение было принято, и Казанова был назначен официальным представителем короля, ответственным за проведение лотереи. Было открыто несколько контор по продаже лотерейных билетов, одну из которых Казанова возглавил лично.
"Намереваясь обеспечить себе постоянный приток клиентов, я объявил повсюду, что все выифышные билеты, содержащие мою собственную подпись, будут приняты к оплате и погашены в моей конторе не позднее 24 часов после окончания тиража. Услышав подобные заверения, толпы желающих приобрести билеты стали осаждать мою контору, а доходы мои сразу резко возросли… Кое-кто из клерков других контор был настолько глуп, что принялся жаловаться Кальзабиджи, обвиняя меня в махинациях, подрывающих их собственные прибыли. Но он отослал их обратно в конторы со словами: «Коль вы хотите перещеголять Казанову, берите с него пример, если, конечно, у вас достанет средств».
Первый день дал мне сорок тысяч франков. Спустя час после розыгрыша тиража мой клерк принес мне список выигравших номеров и уверил меня, что выплаты по выигрышам составят от семнадцати до восемнадцати тысяч франков, каковые средства я предоставил в его распоряжение.
Общая сумма, полученная от продажи во Франции лотерейных билетов, составила два миллиона франков, а чистый доход устроителей достиг шестисот тысяч франков, из которых только на Париж пришлось не менее ста тысяч. Это было совсем неплохо для начала".
Казанова больше всего ценил в жизни три вещи — еду, любовь и беседу. Свои приключения он немедленно облекал в увлекательные истории, которыми занимал общество. («Я провел две недели, разъезжая по обедам и ужинам, где все желали в подробностях послушать мой рассказ о дуэли»). К своим устным новеллам он относился как к произведениям искусства, даже ради всесильного герцога Шуазеля не пожелал сократить двухчасовое повествование о побеге из Пьомби.
Ярче всего импровизационный дар Казановы проявился в беседе с Фридрихом Великим, когда он попеременно обращался в ценителя парков, инженера-гидравлика, военного специалиста, знатока налогообложения. Но так было всегда и везде, и нередко чем меньше он знал, тем вернее был успех. В Митаве он, сам себе удивляясь, давал полезные советы по организации рудного дела, в Париже оказался великим финансистом. В большинстве случаев достаточно было молчать — собеседник сам все объяснит. Так неплохой химик Казанова «учил» таинствам алхимии их знатока маркизу д'Юфре, так вел ученые беседы с великим швейцарским биологом и медиком А. Галлером, черпая необходимые для ответа сведения из самих вопросов. Для него делом принципа было бить соперника его же оружием, и потому он так гордился победой над польским вельможей Браницким, вынудившим его драться не на шпагах (как он привык), а на пистолетах. Но главным оружием Казановы было слово. Он с юности умел расположить к себе слушателя, заставить сочувствовать своим невзгодам (в этом, как он подчеркивал, одно из слагаемых успеха). И в Турции, как он сам уверял, Казанова не остался потому, что не желал учить варварский язык: «Мне нелегко было, одолев тщеславие, лишиться репутации человека красноречивого, которую снискал всюду, где побывал».
В середине жизни наступило пресыщение, подкрадывалось утомление. Все чаще в любовных делах его подстерегали неудачи. В Лондоне молоденькая куртизанка Шарпийон изводила его, беспрестанно вытягивая деньги и отказывая в ласках, и великий соблазнитель решил уйти на покой. Казанова приступил к пространным воспоминаниям своего века. Они долго не печатались, ибо издательства, видимо, боялись его откровенностей, а следующее поколение романтиков не верило в существование самого Казановы.
С 1775 по 1783 год Казанова был осведомителем инквизиции, доносил о чтении запрещенных книг, о вольных нравах, спектаклях и т. п. Он даже имел псевдоним — Антонио Пратолини.
Три просторные комнаты в северном крыле старинного замка в живописном уголке Северной Чехии стали последним пристанищем авантюриста и писателя Джакомо Казановы. Гонимый Казанова на пути из Вены в Берлин в 1785 году встретил графа Вальдштейна, предложившего дряхлеющему старцу (Джакомо шел седьмой десяток) стать библиотекарем в его замке.
Здесь из-под пера знаменитого венецианца вышли «Мемуары», пятитомный роман «Искамерон», он вел оживленную переписку с многочисленными адресатами в разных городах Европы. Иногда легендарный авантюрист выбирался в окрестные города, приезжал в Прагу, где в октябре 1787 года присутствовал на премьере моцартовского «Дон Жуана». Кстати, он помогал своему другу авантюристу Да Понте писать либретто к этой опере великого композитора.
В музее, расположенном в замке, стоит кресло, табличка на котором сообщает посетителям, что 4 июня 1789 года в нем скончался Джованни Джакомо Казанова, а церковная метрика, представленная в экспозиции, подтверждает смерть графского библиотекаря.
По словам принца Делиня, хорошо знавшего Казанову и написавшего о нем интересные воспоминания, знаменитый авантюрист мог бы считаться красавцем, если бы не его лицо. Он был высок ростом, статен, сложен, как Геркулес. Но лицо его отличалось почти африканской смуглостью. Глаза у него были живые, блестящие, но в них читалась постоянная тревога, настороженность, эти глаза словно караулили грозящее оскорбление и более были способны выразить гнев и свирепость, нежели веселье и доброту. Казанова сам редко смеялся, но умел заставить других хохотать до упаду. Его манера рассказывать напоминала Арлекина и Фигаро, от этого беседа с ним всегда была интересна. Когда этот человек с уверенностью утверждал, что знает или умеет делать то или другое, на поверку оказывалось, что как раз этого он и не умеет делать. Он писал комедии, но в них ничего не было комического, он писал философские рассуждения, но философия в них отсутствовала. А между тем в других его произведениях он блистал и новизной взглядов, и юмором, и глубиной. Он хорошо знал классиков, но цитаты из Гомера и Горация быстро ему надоедали. По характеру он был человеком чувствительным, способным питать признательность, но не терпел возражений. Он был суеверным, жадным, ему хотелось, но в то же время он мог обойтись без чего угодно.
