— И что там говорилось?

— Можно сказать, ничего хорошего. Элизабет часто бывала у местной знахарки, изучала травы, способы лечения и все такое. По-видимому, у нее самой был дар исцеления, и она хотела развивать его, но местные жители этого не одобряли. Всякий раз, как заходил разговор о знахарке, упоминалось колдовство. В те времена суеверие было делом обычным. В мире еще существовали охотники на ведьм, хотя худшие времена в этом смысле были уже позади. Лорд Элвесден понимал, что беда непременно грянет, что это лишь вопрос времени, — и оказался прав. Он запрещал Элизабет общаться со знахаркой, опасаясь, что она сама может оказаться под подозрением и ее повесят как ведьму. Однако Элизабет продолжала поступать, как ей нравилось. Она без особого уважения относилась к общепринятым нормам и правилам и, казалось, никогда не беспокоилась, что думают о ней другие. Всегда производила впечатление эксцентричной женщины, и это сработало против нее.

В конце концов, как и предсказывал Элвесден, обе женщины оказались под подозрением. Знахарка была одновременно и акушеркой. Однажды, когда она принимала роды, ребенок вскоре после появления на свет умер. За этой смертью последовал целый ряд болезней. Ну, этого хватило, чтобы начались всякие толки и, конечно, разговоры о колдовстве. Знахарка сбежала из города и поселилась где-то в лесу, почти полностью предоставленная самой себе, если не считать немногих жителей города, которые сочувствовали ей и приносили еду. Без их помощи она, скорее всего, перебралась бы куда-нибудь подальше. Говорят, Безумная Мораг из числа ее потомков.

— А что произошло с Элизабет?

— Ей повезло меньше, — продолжал Фабиан. — Дети на улицах дразнили ее. Люди крестились, когда она проходила мимо, и даже плевали ей в лицо. Она равнодушно терпела все это и продолжала изучать практику исцеления, теперь уже самостоятельно. Ее муж был далеко не дурак и понимал, что может произойти, если она не перестанет так вести себя, — вот только Элизабет это не интересовало. Его сопротивление лишь укрепляло ее решимость. И в итоге лорд Элвесден уступил давлению своих советников.

— Упрятал ее в сумасшедший дом за изучение целебных трав? — в ужасе спросила Таня.

— В те дни это было намного проще, — ответил Фабиан. — Женщины не имели никаких прав. За них все решали отцы и мужья. Женщину могли объявить сумасшедшей даже за то, что она имела внебрачного ребенка. Множество ни в чем не повинных, абсолютно разумных женщин были заперты в сумасшедшие дома и оставлены там гнить только по заявлению своих мужей… и если, входя туда, они не были безумны, то в конце концов именно такими и становились.

— Значит… вот что произошло? — сказала Таня. — Она сошла с ума и умерла там?

На лице Фабиана возникло почти извиняющееся выражение.

— Не может быть, чтобы Флоренс не рассказывала тебе об этом.

У Тани возникло ужасное ощущение, что сейчас она услышит нечто еще более жуткое.

— О чем?

— Таня, Элизабет Элвесден не просто умерла в сумасшедшем доме. Она покончила с собой. Повесилась.

Всю оставшуюся часть дня Таня только и думала, что о самоубийстве Элизабет. Когда они вышли из служебного коридора, она извинилась перед Фабианом, сказав, что неважно себя чувствует, и начала спускаться по лестнице. Хотелось прогуляться к ручью, чтобы в голове прояснилось. Ее сжигало любопытство. Больше всего ей хотелось прочесть дневник Элизабет и узнать секреты, так тщательно скрываемые бабушкой. Интересно, они как-то связаны с «плохим делом», о котором говорил фэйри в детской?

Проходя мимо библиотеки, она настолько погрузилась в свои мысли, что чуть не пропустила мимо ушей доносившиеся из-за двери приглушенные голоса, и среагировала, лишь услышав свое имя.

— Ты же знаешь, я не хотела, чтобы она приезжала сюда, — сказала бабушка.

— Чем скорее она уедет, тем лучше, — ответил другой голос, несомненно принадлежащий Уорику. — Она не может оставаться здесь. У нас просто нет выбора.

Что-то — возможно, кресло — заскрипело, и Таня пропустила несколько слов.

— …в лесу сегодня, — почти прошептала Флоренс.

— Счастье, что я нашел их, — сказал Уорик.

Таня замерла, как вкопанная.

— Мне нужно было давно к тебе прислушаться, — продолжала бабушка.

— Что вы имеете в виду? — угрюмо спросил Уорик.

— Переезд. И я сделаю это, как только она уедет. Все зашло слишком далеко и разрушает меня изнутри. Я не хочу уезжать, но не вижу другого выхода.

— Но вы же любите этот дом. Мне казалось, вы никогда не расстанетесь с ним.

— Я люблю этот дом и всегда буду любить. Когда она родилась, меня обуревали такие мечты… что когда-нибудь все это будет принадлежать ей. Но теперь… как такое возможно? Как могу я оставить его в наследство Тане?

— Вы никогда не задумывались о том, чтобы рассказать ей правду? — спросил Уорик.

— Как можно? — Теперь голос Флоренс звучал встревоженно. — Я трусиха и знаю это. Тогда была трусихой и сейчас трусиха…

Шаги приблизились к двери. Таня беззвучно попятилась к лестнице. Ей припомнилось распространенное мнение, что тот, кто подслушивает, редко слышит о себе хорошее. Теперь она убедилась, что это правда. От всей души желая никогда не слышать того, что было сказано, она знала, что никогда не забудет этого.

Ей тут никто не рад. В общем, она уже догадывалась об этом, но услышать такое собственными ушами — это совсем другое дело. Сказанного не вернешь. Она — нежеланная гостья, создающая проблемы. Причиняющая беспокойство. Родная бабушка ненавидит ее. Ненавидит так сильно, что скорее расстанется с домом, чем позволит своей единственной внучке унаследовать его.

Забыв о прогулке, она поднялась по лестнице. На площадке было тихо, даже обитатели дедушкиных часов не выкрикивали обычные оскорбления. Над ее головой, на втором этаже, расхаживал Амос, как он часто делал в это время дня. Она закрыла за собой дверь комнаты и легла на кровать. В голове безостановочно крутились слова бабушки. Таня притянула колени к груди, пытаясь избавиться от ужасного чувства одиночества, но оно оставалось, наслаиваясь на мучительные воспоминания о комнатах, куда они заглянули с Фабианом.

Подняв руку, она с грустью разглядывала браслет, спрашивая себя, почему бабушка подарила его внучке, которую так сильно не любит. Вспомнились слова бабушки о том, что такие брелоки защищают. Она принялась по очереди изучать их, воображая, какую историю мог бы рассказать каждый о своей первой владелице. Некоторые вызывали однозначные ассоциации: сердечко — любовь, кольцо — замужество. Ключ — дом или, возможно, безопасность. Маска… любовь к театру? Были среди брелоков странные и тревожащие: к примеру, меч и кинжал. А при виде следующего у Тани перехватило горло, словно вокруг шеи плотно обвился побег плюща. Крошечный, украшенный резьбой котелок, вызывающий лишь одну ассоциацию — колдовство.

Какие бы тайны ни скрывал браслет, Таня не сомневалась: Элизабет Элвесден он не даровал ни защиты, ни удачи.

Обедала Таня с аппетитом, что было удивительно, учитывая события этого дня. Потом бабушка положила грязные тарелки в раковину, а на их место поставила большую миску со свежей клубникой и кувшин густых сливок.

— О-о-ох… — простонал Уорик, потирая живот, но взглядом пожирая клубнику. — В меня больше ничего не влезет.

— Глупости, — заявила Флоренс, поставила перед ним блюдце с клубникой и щедро полила ее сливками.

Уголком глаза Таня заметила, как крышка чайницы приподнялась и оттуда выглянул живущий в ней маленький иссохший брауни. Его морщинистое лицо, похожее на грецкий орех, наполовину скрывали спутанные косматые волосы. Его разбудил звон посуды. Он бросил сердитый взгляд в сторону Тани, перегнулся через край, помешал в сахарнице палкой, с которой никогда не расставался, и снова скрылся в чайнице.

Флоренс потянулась к сахарнице, посыпала свою клубнику со сливками и передвинула сахарницу дальше по столу. Таня тут же отдала ее Фабиану. Она в жизни не стала бы пользоваться сахарницей после того, как к ней прикоснулся брауни; и никто из присутствующих не знал Таню настолько хорошо, чтобы с уверенностью сказать, посыпает она обычно сахаром клубнику или нет.