Кристина включила лампу в салоне. Слейд заслонился костлявой рукой от слепящего света. Видимость утонченной изысканности – маска, которую он выбрал для себя и носил не снимая, сошла во сне, и Кристина невольно потянулась к выключателю. Смотреть на него сейчас было равносильно тому, что подглядывать за человеком, уверенным, что он находится в одиночестве. Джо сумел бы оценить иронию ситуации. Странный жест для женщины, зарабатывающей на жизнь вторжением в то, что принято считать личной жизнью.
– Знаешь, – сказала как-то давняя подруга Кристины Терри Лайн, – у меня есть для тебя один молодой фотограф. Я думаю, вам стоит встретиться. Правда, вряд ли ты поблагодаришь меня за такое знакомство.
– Почему? – спросила Кристина, оторвав взгляд от тарелки с салатом из молодой спаржи. – Он что, плохой фотограф?
– Напротив, – возразила Терри. – Фотограф-то он замечательный, а человек – дрянь.
– И в чем же это выражается?
– Он оппортунист.
– Где ты найдешь неооппортуниста среди фотографов? Это часть его профессии. Так он талантливый оппортунист?
– Очень. Он далеко пойдет, Крис, и, думаю, будет полезен для твоей работы в журнале.
– Тащи его ко мне, – сказала тогда Кристина. – Позволь мне самой составить о нем впечатление.
Этот разговор состоялся два года назад, но Кристина до сих пор так и не смогла решить для себя, к какой категория отнести Слейда. С равным успехом его можно было назвать и праведником, и грешником. Но это объяснялось не нравственными принципами ее фотографа или, скорее, их отсутствием, а возрастом: Слейд был очень и очень молод.
Как только Кристина поняла это, она стала относиться к Слейду как к подростку, которого необходимо защищать и оберегать от превратностей жизни. Ему требовался наставник, поводырь, и, как ребенка, его нельзя было перегружать работой, дабы не переутомился. Толчок в нужном направлении – и из него мог получиться неплохой человек. Слейд был в ее глазах вундеркиндом, которому еще предстоит раскрыться во всей полноте своего таланта, и Кристина чувствовала себя обязанной дать ему этот толчок в большую жизнь.
На сегодняшний момент у него пока еще почти ничего не было: ни жены, ни детей, ни квартиры, ни даже машины. Он стрелял сигареты у фотомоделей и напрашивался в попутчики к помощникам продюсеров. Из вещей он владел двумя парами джинсов и одной рубашкой, а все его фотооборудование помещалось, в кожаный рюкзак размерами с хозяйственную сумку. У него никогда не бывало в достатке ни времени, ни денег, но зато таланта с лихвой хватило бы на дюжину собратьев по цеху.
Она любила его. Не так, как ему бы того хотелось, но любовью сестры к младшему братишке.
Или так, как она могла бы любить сына.
– Черт, – пробормотала Кристина, прижавшись лбом к холодному стеклу.
Хорошо, что уже стемнело и никто не мог видеть ее лица. Еще немного, и она разрыдается. И это при том, что многие, знавшие Кристину достаточно близко, могли бы поклясться, что она вообще не способна на переживания. Никто не замечал ни малейшей натяжки в ее улыбке, когда она присутствовала на крестинах у своей многочисленной родни или на детском празднике.
И вот сейчас переживания нахлынули вновь. Сердце сжалось от мучительной боли, внезапно стало трудно дышать.
Удивительно, что этот поток эмоций невольно вызывал юный фотограф, британец с красиво очерченным ртом и глазами повесы. Любая из приятельниц Кристины наверняка предпочла бы съесть его живьем, а не кормить молочком и печеньем, словно ребеночка. Очевидно, что-то в ее гормональной системе сдвинулось, если она испытывала желание усыновить молодого человека вместо того, чтобы уложить его в постель.
Кристина, ты трогательное исключение из общего правила. Судьба преподносит тебе подарок в самом явном, обнаженном виде, а ты делаешь вид, будто не понимаешь, что с этим делать.
Намекни она, и Слейд с удовольствием позволил бы делать с ним все, что ей захочется, на этих роскошных кожаных сиденьях. По правде говоря, мужчин у Кристины не было очень давно. Если быть до конца откровенной, она не помнила, когда в последний раз мечтала о пылком сексе с незнакомцем или даже о средней пылкости сексе с тем, кого она знала. С тех пор как она развелась, Кристина всю свою энергию, все свое время направляла на карьеру. Работа была для нее и любовником, и ребенком, и если она и не была счастлива, то уж, во всяком случае, чувствовала полное удовлетворение, чем в наши дни далеко не каждый может похвастаться.
Успешная карьера, отсутствие финансовых проблем, плотно заполненный досуг – чего еще желать?! Просить у судьбы больше – Бога гневить. Надо было ей усвоить эту истину раньше, когда они с Джо были женаты. Тогда она почему-то считала, что имеет все права на то, чтобы быть счастливой. Глупышка, тогда она верила в возможность счастья, этой придуманной людьми иллюзии.
– Давай побыстрее, – уже громче сказала она. – Я плачу водителю повременно.
– Кофе, – капризно протянул Слейд, прикрывая зевок.
– Выбирайся из машины, а там поговорим.
С этими словами, предоставив фотографа самому себе, она вышла из лимузина, чтобы расплатиться с водителем. Пока Кристина выписывала водителю чек, Слейд что-то недовольно бурчал, силясь встать.
– Рад был снова свидеться с вами, миссис Кэннон, – приподняв кепку, сказал шофер.
Реакция оказалась прогнозируемой. Кристина всегда переплачивала лишних пять процентов от суммы, а потом ругала себя за это. Простушка из Невады всегда жила в ней, стремясь прорваться наружу сквозь внешний лоск. Как и во всех провинциалах, в ней постоянно давало о себе знать желание доказать себе и окружающим, что ты «не хуже городских», и, как обычно, из этого ничего не получалось. Помнилось, Джо не щадил ее, высмеивая ее западный носовой выговор, который особенно сильно проявлялся, когда она бывала возбуждена или рассержена. Его же собственный нью-йоркский акцент, такой густой, что его можно было ножом резать, его нисколько не волновал.
Впрочем, он всегда был вполне уверен в себе, чувствовал себя вполне уютно в любой обстановке и знал, чего хочет от жизни. В колледже она его то ненавидела, то завидовала черной завистью, втайне мечтая обладать хоть частицей его самоуверенности и таланта. Все, чего она добилась, она добивалась поистине зверским трудом. Чтобы научиться тому, что давалось ему играючи, ей приходилось трудиться вдвое, втрое больше; и так продолжалось и потом, когда оба стали работать. Каждый шаг по служебной лестнице давался ей кровью и потом.
Между тем Слейд наконец высунул голову, глотнул воздуха и снова скрылся в лимузине.
– Я могу привести его в чувство, чтобы он дошел до дома, миссис Кэннон, – любезно предложил шофер, – но хотите ли этого вы?
Кристина улыбнулась как можно лучезарнее:
– Он совершенно безобиден, и как только выпьет кофе, будет совсем молодцом.
– Тогда я помогу ему дойти.
Кристина медленно шла по тропинке к парадному входу. Воздух был напоен запахом влажной земли и диких цветов. Кусты азалии на клумбе у двери разрослись. Давно не касалась их рука садовника, и, предоставленные самим себе, растения раскинули корни, пустив молодые побеги на тропинке. Кристина своими руками посадила каждую из этих пятнадцати азалий, восемь гортензий и пару деревьев под окнами кухни.
– Прибереги что-нибудь для посадки на следующий год, – сказал ей тогда Джо, наблюдавший за ней со ступенек крыльца, – этот дом нам послужит еще не один год.
Удивительно, но Джо как в воду глядел. Брак их изжил себя, а дом продолжал служить.
Миссис Мак-Марпи начала плакать в ту самую секунду, как они оказались в западной части города. Нью-Йорк предстал перед ней не в лучшем виде, но в эти суетливые часы июльского будничного вечера другого трудно было ожидать. Впрочем, насколько мог судить Джо, за исключением некоторых издателей, направлявшихся к Хэмптон-Хаус, никто по этому поводу плакать не собирался.