Некоторые отчаянные тычки копий и удары дубинок всё же нашли свои цели. Но даже с пронзённым пузом, с гвоздями в плече или груди, с надрубленной шеей и сломанной челюстью, жоры всё равно тянули свои когтистые лапы к паникующим подросткам. Боли они не чувствовали точно также, как и их дневные сородичи. И, рано или поздно, всё-таки скопытятся от кровопотери. Но сейчас их может остановить только смерть мозга, травма позвоночника или отрубание ног.

Я убрал бинокль. Совсем не хотелось наблюдать за тем, как заражённые вгрызаются в вопящие глотки.... Обгладывают лица и уши... Вырывают и поглощают кишечник, словно гроздь кровяных сосисок... Это скучно. Я предпочитал карать подонков собственными руками. Чтобы перед смертью они видели не тупую зубастую рожу с подслеповатыми глазами, а широкую багровую улыбку на серой ткани.

Но вот те, кто остался на крыше, наблюдали за истреблением во все глаза. Раздалась ещё пара выстрелов — вопреки приказам, кто-то хотел всё-таки помочь остаткам сопротивления. А может, хотел прекратить страдания раненых.

С выжившими в лесу шмелями, сумевшими добраться до входа в торговый центр, было покончено уже через несколько минут. Быстро потеряв интерес к куче распотрошённых подростков, оставшиеся ночные твари некоторое время предпринимали безуспешные попытки залезть на крышу, привлечённые звуками выстрелов. Но, злобно похрипев около минуты, тоже быстро стали равнодушны к недоступным целям. И медленно начали разбредаться по округе, то и дело замирая и прислушиваясь к ночным шорохам. Залезть на крышу снаружи было действительно довольно трудно. Особенно, если ты тупой жора. И все внешние пожарные лестницы шмели предусмотрительно спилили.

Оглядев их в бинокль, я отметил, что почти все оставшиеся на ногах твари были довольно серьёзно ранены выстрелами, холодным оружием шмелей или моими ловушками. И, одна за другой, время от времени опускались на колени и исчезали в высокой траве, принимая холодные объятья смерти от кровопотери. Невредимыми или почти невредимыми оставалось не больше десятка тощих уродцев.

— Всё, выдвигаемся. — Я коснулся ноги Киры, привлекая её внимание. — Как спустимся, держись сзади и ни шага в сторону.

Оказавшись на земле, мы с Кирой осторожно зашагали в обход оставшихся ловушек, к северной стороне леса. Некоторые капканы действительно не сработали. Но по пути по обе стороны от безопасной тропы постоянно попадались обглоданные тела тех, кто застрял ногой в очередном ведре с гвоздями и не смог убежать от ночных хищников.

В противоположную сторону от нас по земле снова бежал маленький шипящий огонёк. Сейчас он должен был запустить последнюю батарею салюта и отвлечь внимание как жор, так и тех стрелков, у которых, возможно, ещё оставались патроны.

Первые залпы разноцветных ракет раздались как раз тогда, когда мы с Кирой почти дошагали до той самой опушки, с которой шмели планировали запускать свой полосатый летучий тотем. И все уцелевшие ночные твари тут же стремглав бросились в сторону взрывов. А мы, пригибаясь в высокой траве, прокрались к закрытому входу никем из них незамеченные. Даже если бы кто-то смотрел в нашу сторону с крыши, на контрасте за яркими огнями салюта никто не разглядел бы движение почти в кромешной темноте.

Держа свою экзотичную саблю наготове, девчонка, судя по коротким движениям головы, оглядывала разбросанные перед входом истерзанные тела.

— Ну и как мы войдём? — Шепнула она, перешагнув через очередной труп, и прижалась спиной к стене. — Я-то сквозь стены ходить не умею...

— Суеверия нам тут действительно не помогут. — Я подсел к толстым дверным петлям и запустил руку в карман рюкзака. — Вся надежда только на детские игрушки, ржавые трубы и бенгальские огни. И силу науки, конечно...

— Ты что бредишь что ли? Какие ещё игрушки? — Кира опасливо озиралась по сторонам и иногда посматривала наверх, вот-вот ожидая, что нас заметят и оттуда опять начнётся стрельба. Но всё внимание постовых было приковано к цветастой канонаде. И к тому, как оставшиеся ночные жоры пытались отыскать признаки жизни среди грохочущих ракет, мечущихся по чаще. Возможно это выглядело весьма комично.

— У тебя был в детстве такой серебристый экранчик для рисования? — Я достал четыре стальных банки из-под специй и прилепил их на магниты возле каждой дверной петли. — Поводишь по нему специальной палочкой, потом щёлкнешь ручкой — а он снова чистый. Рисуй — не хочу.

— Ну... У меня не было... У друзей был. Рисовать что ли будем?

— Нет... — Зажигалка воспламенила короткие бенгальские огни, торчащие из баночных крышек. — Будем поджигать. Ну-ка, в сторонку. Ещё дальше.

— Так причём тут эти экранчики? И ржавая труба?

— Внутри этих экранчиков — алюминиевые опилки. А с трубы можно накрошить напильником оксид железа. Ржавчину, говоря попросту. Потом смешать один к трём. И поджечь чем-то, что горит достаточно горячо и долго. Например, бенгальским огнём.

— Поджечь алюминий и ржавчину? — Кира укрылась за ближайшим мусорным баком вместе со мной и скептически склонила голову, покосившись сквозь маску. — А они разве горят?

— Сама смотри. — Я махнул рукой на разгорающиеся термитные шашки. Треск бенгальских огней, еле слышный в перерывах между залпами салюта, быстро перерос в гудящие потоки ослепительного пламени и разлетающиеся снопы раскалённых искр. Полкилограмма термитной смеси в каждой банке прогорели за считанные секунды. И жар от этого интенсивного горения мы почувствовали даже в укрытии.

— Кла-а-асс... — Кира зачарованно уставилась на расплавленные дыры вместо петельных креплений. Края продолговатых отверстий ещё светились, когда широкие стальные створки медленно рухнули на опалённый термитом асфальт. — Ты, значит, ещё и химик? Чё, заходим?

— Нет, просто я вырос в девяностые. Сейчас... — Достав из широкого кармана на штанах связку небольших ракет, я дождался последнего залпа салюта в лесу. И только потом поджёг скрученные фитили, забросив импровизированную свето-шумовую гранату внутрь.

Ракеты резко свистнули почти одновременно и с грохотом осветили бывшее складское помещение яркими вспышками. Изнутри послышался множественный девчачий визг. А в лесу снова хрипло заорали выжившие ночные жоры — совсем как мы с Кирой, когда обменивались условными сигналами. Предыдущий источник громких звуков уже должен был разочаровать их своей пустотой. И сумрачные твари сейчас вовсю неслись обратно ко входу, желая исследовать новое грохотание.

— Вперёд. Держись сзади. — Я вскинул арбалет, прижал к ложу фонарь и шагнул ко входу, заглянув внутрь из-за угла.

Ещё весной я внимательно разглядел в бинокль то, что было здесь у самого входа — широкое пустое пространство. А вот за ним начиналась общая шмелиная спальня. Трёхуровневые кровати были устроены на широких складских стеллажах. Спали они на них, должно быть, в соответствии с иерархией. Салаги и новобранцы внизу, а обладатели полосатых лент — вверху. У главарей, скорее всего, были отдельные апартаменты, где-то в менеджерских кабинетах бывшего супермаркета. А в торговом зале, насколько я знал от тех, кто был достаточно словоохотлив перед смертью, располагались общая столовая, прачечная и целый палаточный городок — осы жили по отдельности, по двое или трое в палатке. Вход на территорию этого городка разрешался только двуленточным шмелям и элите. Остальных, ступивших внутрь осиного гнезда, прежде всего отмудохали бы сами девчонки. А потом и другие старшие пацаны.

Тому, кто хотел попасть на крышу, предстояло преодолеть все эти пространства, распугать выживших и дойти до лестницы в холле — неподалёку от пространства, занимаемого супермаркетом. И только после этого можно было найти где-то на втором этаже торгового центра технический проход наружу.

Так как в мирное время меня никогда не интересовало наличие такого помещения, я закономерно понятия не имел о том, где именно оно там находится. А пленники толком объяснить не могли. Единственное, что я знал — то, что оно не близко. И в дополнение, сейчас по этому пути к нам навстречу с крыши ломанутся все те, кто ещё не принял участие в уличном веселье. Особенно после сноса дверей и нашего свето-шумового проникновения. Поэтому у меня был другой план.