Муха немая, да и мужик не в счет, он к нам спиной, сразу скажет, что ничего не видел. Доказывай потом, что ты честная и непорочная. Даже то, что я на полу, а Валерка на диване — не спасет. Теперь я женщина свободная. Люба мне вчера об этом раз десять сказала. Она хорошая подруга, но я поняла это как намек, мол поменьше к нам в гости шастай, мол я многодетная, а у тебя одна дурость в голове. Мол как замуж выйдешь, так дальше со мной и дружи, а пока…

Ха! Будто замужество от чего-нибудь спасало…

Но с другой стороны, моего-то мужа моя незамужняя подруга увела…

И все же, где эта чертова Люба? Неровен час, набросится на меня. Валерка, конечно, на диване, а я на полу, но ревность враг логики. Надо срочно бежать искать Любу.

Тут же вторично выяснилось, что бежать я не могу по совершенно неприличной причине: ноги все еще не держат.

Это сколько же мы вчера выпили? И еще этот мужик в фуфайке у окна, и эта муха ко мне привязалась! Ох, как тревожит она меня. Прямо в недра мозгов так и лезет, так и прется туда, где и без нее, назойливой, проблем хватает. Муха. Муха-муха, но сколько же мы вчера выпили? Судя по горе бутылок в углу, убийственно много.

По этому случаю из груди моей вырвался стон, и в этот момент я наконец осознала то, что мои умнющие мозги так долго пытались до меня, дуры, донести: “Так вот что за муха сидит на плече мужика! Это же гранатомет! “Муха”! Ручной гранатомет “Муха”! На плече мужика! Ох, сейчас и бабахнет!

Да эта сволочь мне барабанные перепонки порвет!”

Каким-то чудом подняли меня непослушные ноги и…

Поднять подняли, но не удержали. Я рухнула рядом с мужиком, уцепилась в его фуфайку, и тут-то бабахнуло: из “Мухи” вырвался язык пламени, над моей головой пронесся сноп пепла и гари, комната наполнилась едким дымом. “Елки-палки! — ужаснулась я. — Что делал здесь этот идиот? Окно же выходит на правительственную трассу! Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Кого моя Люба пригласила на новоселье?!”

Это была моя последняя мысль.

Но я не умерла. На свое горе осталась жива и даже очнулась.

Второй раз я очнулась в еще худшей форме: голова раскалывалась, и без того отвратительное настроение приблизилось к психозу — расхотелось жить сразу же, как выяснилось, что на этот раз мы с Валеркой в комнате совершенно одни, не было даже мужика в фуфайке и куда-то подевалась муха.

Господи, что подумает Люба? Порой она бывает опасно ревнива…

И боже мой, что там за грохот? Почему мне покоя не дают? Не дают мне покоя! Вот бы встать и в худшем случае набить морду тому, кто так сильно стучит, а в лучшем и вовсе его…

Утром, зараза, стучит. Да-да! Мысль хорошая, вот кому надо морду набить — да где там! Как тут набьешь? Не держат ноги. И Люба куда-то подевалась. И голова раскалывается, и в ушах гнездится боль. И, что хуже всего, мы с Валеркой в комнате опять одни, а моя подружка Люба до жути бывает ревнива, потому что Валерка кобель, а я уже незамужняя…

Боже, до чего паршивое настроение! Спать в одной комнате с кобелем… на разных кроватях… Я вообще спала на полу в салате. Откуда уж тут возьмется настроение? Конечно же оно будет паршивое.

Однако, тут же настроение мое значительно улучшилось, — в комнату влетела ватага парней, и теперь уже никто не мог сказать, что мы с Валеркой уединились.

Теперь нас в комнате было много.

Парни, не теряя времени даром, стащили Валерку с дивана и, что называется, отбуцкали его прямо на моих глазах.

Я по-прежнему лежала на полу под столом, опираясь на муху и недоумевая, зачем Люба пригласила на новоселье так много парней в камуфляжной форме? И почему я не видела их вчера за праздничным столом? Почему, дура, не развернулась?

Были и другие мысли: к примеру, я осуждала этих гостей. Всегда неприятно, когда гости начинают обижать хозяев, а мужики били Валерку нешутейно. Сильно били, но, недолго. Он едва успел проснуться и встревоженно таращил глаза. Заметив это, парни в камуфляже бросили Валерку на диван и спросили:

— А теперь поговорим?

— А разве мы еще не начали? — зевая, удивился Валерка.

Сцена эта была так традиционна для нашей страны, и диалог и действия так пошлы и затерты, что я заскучала бы, когда бы в комнату не ворвался офицер в погонах полковника и не закричал, тыча пальцем в меня, все еще лежащую под столом на полу:

— Да вот же он!

“Почему “он”?”

Я сильно изумилась: “Почему “он”? Вот как вредно пить! Неужели уже невозможно с первого взгляда определить какого рода я, умница и красавица? Неужели возникают уже такие страшные ошибки?”

Признаться, ошибка полковника очень взволновала меня и даже напугала.

Передать не могу своего ликования, когда секундой позже выяснилось, что “он” относится не ко мне, а к гранатомету, пригревшемуся в моих объятиях. Тут только заметила я, на что именно опираюсь, заметила и возрадовалась: значит я все же не “он”! “Он” — этот дурацкий гранатомет “Муха”!

Впрочем, радость моя сразу же и омрачилась, как только полковник, в ярости бледнея, задал мне вопрос:

— Зачем ты, стерва, покушалась на президента?

Эта фраза едва не сразила меня наповал, спасло лишь то, что я некоторым образом уже лежала. Это надо же! Я — стерва, да еще и покушалась на президента.

Чудовищная фраза! Хотя, если покопаться, даже в полнейшем негативе можно позитив отыскать.

“Раз “покушалась”, — подумала я, — значит президент еще жив. Уже легче.”

Парни в камуфляже, с изумлением обнаружив меня, лежащую под столом в обнимку с “Мухой”, сразу же потеряли к Валерке интерес, чем он и воспользовался, мгновенно наполнив комнату таким богатырским храпом, что только завидовать оставалось его крепким нервам. Я же похвастаться такими нервами не могла, а потому, не расставаясь с гранатометом, попыталась выбраться из-под стола с далеко идущими намерениями: страшно хотелось как можно скорей очутиться дома в своей уютной квартире. Да и полы там уже несколько дней немыты.

“Да, — решила я, — надо срочно помыть полы.”

Насколько нелепа была эта мысль я осознала уже через несколько минут, когда в наручниках тряслась в машине под неусыпным оком полковника и его приспешников.

“Что такое наша жизнь? — горестно размышляла я. — Еще недавно была счастливейшая женщина, и мне завидовала вся Москва. Сегодня же муж мой обрел свое счастье в объятиях моей лучшей подруги, а я, вместо того, чтобы упиваться внезапно свалившейся свободой, мыть полы и кружить головы мужчинам, пьяная и нечесаная, вся в салате еду на какой-то заурядный допрос. Меня, конечно же, сразу выпустят, как только разберутся, что в президента я влюблена (как большинство наших женщин), а гранатомет до этого случая видела лишь по телевизору. Конечно же меня мгновенно выпустят.

Выпустят и очень жаль. Что осталось бы от карьеры моего неверного мужа, если бы выяснилось, что он столько лет жил с террористкой? Уж я бы постаралась уронить на него тень, да кто мне поверит? Впрочем, если догадаются поговорить с моими соседями, поверят. Во всяком случае забрезжит надежда…

Ха! Надежда! Да все сомнения мигом отпадут, как только они пообщаются с моим соседями! Одной Старой Девы хватит, чтобы у любого появилась уверенность, что кроме как террористкой мне и быть-то некем. Только здесь я и профессионал, в остальном же лишь жалкий любитель.”

Должна сказать, что в роли арестованной в машине я была не одна, а все с тем же Валеркой. Правда он выполнял свою роль весьма пассивно: его везли на носилках, поскольку поставить на ноги так и не сумели, как ни старались — Валерка, не прекращая храпеть, спал в любом положении, бить же его в присутствии полковника парни в камуфляже не решились. Поэтому Валерка теперь лежал на носилках, заглушал храпом шум двигателя и наполнял мрачный салон автомобиля послепраздничным домашним уютом.

Он был так трогателен на носилках в наручниках, что эфэсбешники смотрели на него уже без всякого подозрения — какой там гранатомет, когда человек и свой-то вес не держит. Это было очевидно без всякой специальной экспертизы.