“Но если это чепуха, почему я до сих пор в камере сижу? — подумала я. — Более того, полковник ясно дал понять, что ждет от меня признаний. Без признаний не выпустят меня на волю…

Черт! После тех признаний, которые ждет полковник, не видать мне воли, как без зеркала ушей. Добро бы я не знала, кто жахнул из гранатомета — может было бы легче. Но я же ясно видела, что в президента целилась не я, а тот в фуфайке. Видеть-то видела, но как это доказать?”

Доказательств действительно не было, кроме гранатомета. Но с другой стороны как раз этот гранатомет и был главной уликой против меня: я же его сжимала в руках, а не мужик в фуфайке. Вот если бы они нашли мужика…

Чем больше я размышляла, тем становилось ясней, что никакого мужика они не найдут. Раз сразу не нашли, то и надеяться не на что, тем более, что их слишком уже устраиваю я. Да и чем тут не устроить: из пистолета стрелять умею, в комнате, из которой жахнули, была, гранатомет в руках сжимала…

Правда в комнате был и Валерий. Удивительно куда Люба подевалась. Очень ей повезло. Кстати, почему Любу мою в соучастии не подозревают?

Впрочем, глупый вопрос. Люба, как мать-героиня, совсем не подходит на роль террористки, да и ее муж как отец-герой на эту роль не подходит. Соседи тоже не подходят, если верить полковнику, он же не врет, нет смысла. Он и сам был бы рад кого-нибудь посолидней подозревать, но некого. Короче, остаюсь одна я.

После мысли такой мне сделалось нехорошо.

Что же со мной будет?

Вот упрусь и, если не начнут пытать или бить, буду стоять на своем: не покушалась! Фиг дождутся от меня признаний!

И чего добьюсь? Осудят без моих признаний.

От этой мысли мне стало очень плохо. В таком состоянии я и заснула. Заснула с мыслью решительно свою вину отрицать, а тут этот сон. Как после него не задуматься?

И я задумалась.

“Если буду отрицать, ничего не выиграю. Полковник уже смотрит на меня как на врага народа, а дальше еще сильней ожесточится…

Смотрит как на врага? А кто я ему?

Враг!

И он мне враг в создавшейся ситуации: уж никак не желает мне добра.

А раз он враг, то почему бы мне не воспользоваться его оружием против него же самого? “Если, используя атаку противника, обращаешь ее против него самого — это победа. Тогда меч врага, несший смерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника.” Очень верно сказано. Так и поступлю. А почему бы и нет?”

Мысль сначала показалась абсурдной. Это же авантюра! Авантюра чистой воды! Я конечно сочинять мастерица, но всему есть предел…

Господи, о каком пределе идет речь, когда никто не собирается меня на волю выпускать! Так и загнусь в четырех стенах от скуки, а тут хоть какое-то разнообразие.

Кстати, чем черт не шутит, может и выгорит. Во всяком случае должен же кто-то найти этого мужика.

Правильно: “Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча и пытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потому что сам приводишь к себе меч врага — это “остановка”. Когда же ты видишь меч, собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму “останавливаться” на этом, а просто воспринимаешь движения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используя его атаку, обращаешь ее против него самого — это победа.”

С этой мыслью я забарабанила в дверь, громогласно сообщив: “Хочу сделать признание!”

Полковник встретил меня как родную, обрадовался, устремился навстречу, придвинул кресло.

— Присаживайтесь, Софья Адамовна, и давайте говорить начистоту. Рад, что вы одумались.

— Конечно одумалась, — ответила я. — Как тут не одуматься. На вашей баланде я, чего доброго, раздобрею.

— Ну что вы, — удивился полковник. — Здесь наоборот все худеют.

— Это они от переживаний, а пища, хоть и отвратительная, но для меня излишне калорийная. Я же долго переживать не умею, а пухну уже и на чистой воде, все от того, что мало в нашей жизни здорового движения. В нашей городской жизни вообще мало здорового.

Полковник насторожился, видимо испытывая сомнения не ограничусь ли я только этим признанием. Было заметно, что он не склонен ждать от меня хорошего, однако я тут же его обрадовала: сразу к делу перешла.

— Делаю официальное признание, — заявила я.

Полковник вооружился авторучкой и суетливо потянулся к стопке бумаг.

— Из гранатомета на президента покушалась я, как мне самой это ни противно!

Полковник, вместо того, чтобы писать, так и застыл с авторучкой. Рот он тоже не забыл открыть — в общем, были все атрибуты изумления. Вот и пойми после этого человека. Странные мы, люди, создания. Странные и непоследовательные. Не такого ли признания добивался он от меня, так почему же медлит? Почему не записывает?

— Софья Адамовна! — воскликнул полковник. — Что же толкнуло вас на это ужасное преступление?

Я сделала страшные глаза и изрекла:

— Не “что”, а “кто”!

— Кто? — прошептал он, мобилизуясь на большие деяния, конечно же в связи с предстоящими моими признаниями.

— БАГ, — коротко ответила я, немало озадачив полковника.

— БАГ? — переспросил он.

— БАГ, — подтвердила я. — Аббревиатура тайного общества, которое вынудило меня пойти на это ужасное преступление.

Полковник растерялся, потому что никогда не слышал про это общество. Еще бы! Никто не слышал! Даже я!

— Что означает аббревиатура? — деловито поинтересовался он.

Я пожала плечами:

— Никто не объяснял. Спасибо, хоть это знаю.

— Кто же члены тайного общества?

— Все, кого особенно устраивал бардак, воцарившийся в нашей стране. Прошел слух, что президент решительно собрался с бардаком кончать. Правда, решительно он только собирается, а кончает вяло, не кончил и до сих пор: конца и края бардаку не видно, но члены БАГа очень боятся увидеть конец. В общем, не хотят рисковать, вот подальше от греха и затеяли убрать президента. Жребий пал на меня, — с немалой важностью сообщила я.

Полковник изумился:

— Софья Адамовна, а вам-то этот бардак зачем?

Вопрос, должна сказать, завел меня в тупик: зачем же и в самом-то деле этот бардак мне? И почему я так им дорожу? Я, и грамма добра народного не приватизировавшая, не имеющая даже скромного кусочка всем надоевшей “трубы” — ни нефти ни газа, ни одной акции, ни заводика, ни депутатского мандатика. Ничего от бардака не имею и вряд ли поимею, сохранись тот бардак. Я не бедная, лгать не стану, но состояние мое не мной нажито, а следовательно никак не относится к бардаку. До обидного не относится.

Пока я раздумывала, полковник подкинул мне новый вопрос:

— К тому же вы говорили, что любите президента. Или вы лгали?

— Никогда не лгу, — успокоила я его и из скромности добавила: — Без крайней нужды. Действительно к президенту испытываю самые теплые чувства. С этими чувствами за гранатомет и взялась. Уж пускай, думаю, мигом погибнет хороший человек от моей доброй руки, чем так мучаться ему, нашей страной управляя. В создавшихся условиях нет хуже пыток!

Полковник рассердился и закричал:

— Опять вы за свое? Прекратите ерничать!

— Если не ерничать, то завербовали меня. Приловили на грешках юности. Сами понимаете, возраст “молочный”, гормоны играют, амбиций тьма, с виду роза розой — чистый бутон, а мозгов ноль. В общем, кто этим не грешил, потом сильно пожалеет. Я же грешила, но жалею все равно, так чрезвычайно мне в жизни не везет. Теперь я личность популярная, что будет, если народу станут известны мои грешки? Это же конец моей карьеры!

— Что за грешки? — оживился полковник.

Я посмотрела на него как на сумасшедшего и возмутилась:

— Чтобы утаить эти грешки, я пошла не просто на убийство, а можно сказать на убийство любимого человека, а вы хотите чтобы прямо сейчас вам в частной беседе между прочим и выложила все, что столько лет таила? Ага! Держите карман шире! Ха, узнать хочет мои грешки! Да за президента мне меньше дадут. Пока мы судиться-рядиться будем, может наши уже и к власти придут и меня из застенок выпустят. Кто знает, может стану еще и народным героем.