Призом со своей стороны, я выставил древнюю маску пигмеев. И хотя, некоторые из участвующих пришли соревноваться под девизом «победа или смерть», я не был столь категоричен в своих устремлениях, но если кто-то желал пораньше покинуть этот мир, то я был не против, и даже мог оказать помощь в этих усилиях.

Призом со стороны племени мангбатту был посох, из гладко отполированного красного дерева, покрытого прекрасной резьбой, изображавшей змею, понизу окованный медью. Сверху он был пустым, и имел небольшое утолщение, которое прекрасно подходило для моей находки, головы змеи, найденной в храме мёртвого бога.

Площадка для битвы унганов была расчищена. Собраны костры, которые осталось только подпалить, а все, участвующие в действии, унганы стали готовиться к битве, или представлению, это уж было делом личного характера каждого участвующего.

Я был унганом, и чувствовал себя, как он. А раз так, то надо соответствовать принятому образу. Достав разные краски, стал размалёвывать своё тело красным и белым цветом, добавляя различные узоры и руны на него. Наконец, я был готов. В руке я держал небольшой барабан, в виде бубна. Всё тело, помимо устрашающих узоров, было задрапировано разными лохмотьями, живописно свисающими со всех сторон. На голове был головной убор, из перьев хищных птиц и крупных попугаев. Мои глаза блестели белыми белками. Это сказывался эффект от принятого вовнутрь наркотического снадобья.

В общем, я был готов.

Битва началась стандартно. Стемнело, и были зажжены огромные костры. Мы стали все вместе «резвиться», не выходя из образа, стуча каждый в свой барабан, и завывая в диких припадках религиозного оргазма, кружась, как юла.

Время от времени, то один, то другой унган, подскакивал к костру и страшным замогильным голосом вещал будущее, или бормотал «откровения». Я таким примитивизмом страдать не хотел, сдерживая, тем не менее, интуитивные порывы своей негритянской половины. Но все эти экзорцизмы пока оказывали действие только на впечатлительных женщин и детей. Воины и вожди смотрели, хоть и заинтересованно, но равнодушно. Всё это было показано не один раз, и сильно не удивляло.

Выбрав момент, я решил добавить больше мистики в наш цирк, и, кружась в бешеном танце, аккуратно глотнул из своей кубышки чистого спирта. Сжав его во рту, и выпятив свои толстые губы в сторону костра, я, словно сопло самолёта, выплюнул содержимое изо рта в огонь, стараясь сработать распылителем.

Струйка спирта, слегка разбавленного моей слюной, попала в огонь. Огонь вспыхнул от плевка, и затрещал, в яростном припадке сжигая его.

— Мамба, мамба, мамба, — скандировали мои воины.

Эх, жаль, метана нет, или пропана с бутаном, а то я им показал бы… дракона, изрыгающего огонь. Но и так, вроде, неплохо получилось, на манер плюющейся кобры. Был, конечно, запасной вариант, в качестве нижней половины моего тела, изрыгающего огонь, но я себя уважал, так что подставляться так не собирался.

Остальные унганы взвыли в ожесточении от моего поступка, и закрутились ещё быстрее, пытаясь танцем задавить меня. Ну да, ну да. Здесь не комеди-клаб, и юмор ниже пояса не прокатит. Все и так голые стоят! Нашли, чем удивить!

Покрутившись вокруг костра, как припадочный, я плюнул ещё раз в костёр спиртом, вызвав бурю восторга, теперь уже у всех, кроме моих заклятых друзей. Чтобы окончательно добить своих противников, я украдкой швырнул в костёр щёпотку порошкового магния. Блеснул ослепляющий огонь, сопровождаемый моим ужасающим воплем.

Все попадали на землю, ослеплённые моим величием и хитростью. Но не все были согласны с моей победой. Как я указывал выше, некоторые воспринимали эту битву с единственным лозунгом «победа, или смерть», и никак иначе.

Один из унганов, сорвав с пояса полый сосуд, сделанный из тыквы, быстро выпил его содержимое, и стал на глазах перерождаться во что-то непонятное. Его конечности стали выкручиваться под разными углами, как будто утратив кости, превращая его не то в паука, не то в гуттаперчевого мальчика.

Древний рог, скакавший вместе со мной на груди, резко нагрелся, предупреждая меня об опасности. Не раздумывая, я схватил старый кинжал, и, зажав его в руке, бросился на страшного унгана. Удар в грудь не принёс никакого эффекта, кроме жалкой струйки тёмной крови, брызнувшей на меня.

Поняв это, я ударил его в шею. Унган зарычал, захлёбываясь своей кровью, и протянул ко мне руки, иначе как лапами не выглядевшие. Ещё удар почти отделил его голову от шеи, третий удар покончил навсегда с его жизнью. Потерявшее голову тело, продолжало ещё дёргаться на земле, пытаясь встать, и даже сделало несколько шагов на четвереньках, опираясь руками и ногами о землю на манер паука, пока кровь, поддерживавшая в нём жизнь, не вытекла вся на землю.

Только тогда раздались дикие женские и мужские крики со всех сторон, и большинство зрителей, как ветром сдуло, с площадки. Но это был ещё не конец. Увидев, что произошло с предыдущим унганом, другой повторил его подвиг, и выпил из аналогичного сосуда, подготовленную заранее жидкость.

Я не знал, что ожидать от него, и так изрядно ошарашенный происходящим. Мой кинжал угрожающе блестел в свете костра, отражая его скачущее пламя, по лезвию стекали капли тёмной густой крови. Со вторым унганом тоже началась метаморфоза, но не такая заметная, как с первым. Собрав свою слюну во рту, он плюнул в меня. Я еле успел увернуться, и его слюна попала в лицо ни в чём не повинного унгана, который прятался за мной, по причине своей никчёмности.

Попавший впросак, унган дико зарычал, схватившись за лицо, размазывая по нему попавшую слюну, и делая себе только хуже. Слюна, удивительным образом оказалась похожа на кислоту, или на очень сильный токсичный яд кожного действия.

Диким прыжком я подскочил к маске, висевшей на столбе в качестве приза. Сорвав со столба маску, я натянул её себе на лицо, сбросил с головы головной убор из перьев, и повернулся навстречу страшному врагу. Тот, скопив во рту достаточно слюны, снова плюнул в меня. Не уворачиваясь от плевка, я бросился вперёд на него.

Плевок попал в мою маску, и, зашипев, стал разъедать дерево, из которого она была сделана. Скорость, с которой пожирала слюна железное дерево, просто поражала. Но и мне не надо было много времени, чтобы убить второго страшного унгана.

Настигнув его, копящего очередную порцию слюны, я двумя сильными ударами кинжала отхватил его чёрную голову. Тело, постояв долгую секунду, рухнуло на землю, а голова покатилась по ней, так и не успев выпустить из себя яд.

Рядом послышались неразборчивые бормотания, и один из последних оставшихся в живых, унган, бросив в костёр неизвестный порошок, вызвавший белый дым, вознёс руки вверх в ночное небо, начал напевать речитативом слова на неизвестном языке, и судя по смыслу, подсказанному мне интуицией, явно проклиная меня.

Вот, урод! Я только, понимаешь, жить стал, а он … сволочь, решил на корню проклясть все мои начинания, не бывать этому!

В моём мешке засветилась зелёным огнём голова змеи. Вспыхнули диким ярким огнём её глаза, а клыки покрыл яд с резким запахом, и начал стекать вниз, пропитываю кожу мешка. Унган на мгновение сбился ритма, а продолжить я ему не дал. В его горло полетел старый кинжал, и, пробив кадык, заставил его замолчать. Схватившись за клинок, старый унган качался взад вперёд, пытаясь его вырвать.

Время замедлило свой бег, а я рванулся к воину, стоявшему с моим копьём, на краю, освещённого светом костра, круга. Выхватив из его рук копьё, я вернулся к уже вырвавшему из своего горла кинжал, унгану, и наколол его на лезвие, и колол его до тех пор, пока он не застыл, уставившись мёртвыми глазами в предавшеё его звёздное небо.

Оставшихся в живых, двоих здоровых унганов, и одного раненого, я добил своим копьём, не желая рисковать своим здоровьем и будущей властью. Были они настоящими унганами, или только прикидывались, мне было наплевать. Не я откопал томагавк войны, не мне его и закапывать.