— Интересно, интересно, я проверю ваши слова, опросив ваших соратников. Так говорите, он называет себя князем?

— Да. И говорит на чистейшем русском языке. Да ещё и матерится на нём, как… в общем, как сапожники. Я …ять, сколько тебе раз …ять, говорил…ять, так …ять не …ять делать. Ещё раз…ять, так …ять сделаешь, я …ть тебя вы…бу, и пойдёшь ты …ять на …й, далеко и надолго. Во как!

— Ну, так, небось, матросы и научили его. Болтался в порту каком-нибудь, да наслушался там всякого, а потом вырос, и давай других материть.

— Господин губернатор, а вы знаете, что такое пулемёт?

— Да, новомодная английская штучка, абсолютно бесполезная, и даже, хочу вам сказать, вредная.

— Не буду с вами спорить, уважаемый Николай Михалыч, но этот самый Мамба в два счёта разбирал трофейный пулемёт Максима, а то, что он умеет из него стрелять, я ничуть не сомневаюсь.

— К тому же, как вы объясните его умение читать карты, пользоваться компасом, знать большинство созвездий на нашем языке. А в его речи проскальзывают, как технические термины, так и филологические обороты, которых он просто не может знать. И это в Центральной Африке!!!

— Так, так, так. Я дам указание своей канцелярии, и доложу его превосходительству об этом. Надо поискать в архивах, кто из высокородных, пропадал на Ближнем Востоке, Египте или Африке. Кто его знает, может он, действительно, потомок одного из пропавших, высокородных дворян, не сумевших вернуться домой. Всё возможно.

— Что он из себя представляет?

— Здоровый, высокий. Кожа коричневого оттенка. На лице растут короткие курчавые волосы. Лицо широкое, жестокое, всё в шрамах. Глаза чёрные, умные, а белки, аж, светятся в темноте. Конечности длинные, все в узлах мышц. Носит короткие штаны, рубаху и кожаный жилет. Ходит всегда и везде с оружием.

— У него есть винчестер и револьвер. Превосходно стреляет из всего, а ещё, у него есть копьё, а бунчук у него из змей.

— Живых? — с усмешкой спросил Баранов.

— Нет, мёртвых, — не обратил внимания на насмешку Ашинов, — копьё пропитано кровью врагов, а у хижины торчат головы его злейших врагов. А по ночам, — понизил он голос, они…

— Хватит, — прервал его губернатор, — Рассказы о говорящих головах оставьте для впечатлительных дам. Я понял вас, жду к себе через две недели. Я проверю вашу информацию, и посещу приём нашего царя батюшки. До свидания!

— Всегда к вашим услугам, господин генерал — губернатор, — в ответ поклонился Ашинов, и, развернувшись, вышел из кабинета.

…………………………………………………………………………………………………………

«А по ночам…, по ночам они разговаривают друг с другом. Вот вам крест!»

— Да ну что вы, милейший Николай Иванович, как можно, мёртвым головам, и разговаривать.

— Так колдун же, причём наисильнейший, любезная Алевтина Васильевна, — ответил атаман Ашинов, рассматривая, затянутую в корсет длинного закрытого платья, барышню.

Барышня усиленно жеманилась, заламывая время от времени руки, слушая его рассказы. Другие дамы великосветского общества, проживающие в Нижнем Новгороде, не отставали от неё.

— Да что вы, что вы. Неужели это всё… правда? Невозможно! Ах,… что творится в мире. А мы тут киснем. Щи хлебаем ложкой, — и Маргарита Семёновна отшвырнула от себя серебряную ложку, стоимостью два целковых, которой черпала жульен в лучшем ресторане, на Покровской улице Нижнего Новгорода.

— Да, и это ещё не всё, — ответил на её слова бывалый авантюрист, наливая из запотевшего графина с водкой, себе в стопку. «Стрелы летали над нашими головами, и не простые, а отравленные», — добавил он, крякнув после выпитой водки.

— Эти аборигены, до того уж ушлые. Рубят друг друга в капусту. Но вот, винтовок у них почти и нет. Постреляют их, как охотники куропаток, англичане да французы. Жалко… птичку — захмелев, вдруг сказал он.

Дамы возбуждённо защебетали, обсуждая его слова, подскакивая со своих стульев. Их лица раскраснелись, от выпитого и услышанного. Верхние пуговки воротника платья были уже расстегнуты. А грудь распирала жёсткий корсет, возмущённая таким издевательством над самой природой.

Ашинов, оглаживая правой рукой свою окладистую купеческую бороду, расчёсанную на новомодный манер, на два хвоста, осматривал ладные фигурки барышень, подыскивая для себя подходящую. Уж он знал, как доказать то, что он действительно побывал в самом сердце Африки. Того маленького флакона, проданного чёрным Ваней за каждый миллиграмм по золотому червонцу, должно было хватить надолго.

Главное, не перестараться с дозировкой. Ваня друг, надо бы помочь чернокожему князю. Душа родственная, и не нае…., не обманешь ведь его, никак. Всё чует своло… брат.

А то вон Яшка, вчерась, все бордели посетил, произведя фурор у падших женщин, а сейчас лежал в лёжку, обессиленный. Да на детородный орган свой жаловался… болезный, не чует, мол, его. А то ж! Говорил ему, много не пей, плохо будет! Мамба предупреждал…

Так нет же! «Да не верю я, Миколай Иваныч, во всю эту хрень!» Не верит он, ага, а теперь лежит в лёжку, как бы не отпала «флейта» однодырочная у дурака, больше никто и не поиграет на ней. Ну, да ничего, возьму его себе в гарем… евнухом, как пострадавшего от любви. Самый ценный кадр у меня будет, ха, ха, ха!

Определившись с барышней, Николай Иванович стал обихаживать её, понемножку подливая ей сладкого крепленого вина. Доведя благодетельницу до подходящей кондиции, он увёл её в «нумера», галантно взяв под ручку, рассказывать про горячую африканскую любовь, ну, и само собой, показывать. Теория без практики — ничто! Так учил нас…

Конфуций, вроде, ну, да не важно. Свет, долой свет! — и его губы задули свечу, стоявшую на столе, погрузив комнату в интимный полумрак, в котором белело обнажённое тело барышни.

Эмин-паша, получив от полковника Вествуда груз для Мамбы, осмотрел его, и только усмехнулся. Действительно, а нечего баловать чернокожего дикаря, возомнившего о себе невесть что. Да, он необычен и умён, но это ничуть не обеляет его, и он по-прежнему, в его глазах, остаётся существом низшей расы. Так мы смотрим на дрессированных обезьян в цирке, удивляясь их способностям к обучению, и разным осмысленным действиям.

Докажет свою полезность, получит больше, и никак иначе. В пути Эмин — пашу застало известие о получении титула бея, от египетского правительства. Но, вместе с этим известием, шла нехорошая возня, связанная с освобождением от должности губернатора Экватории, за которую он боролся. Видимо, правительство считало её уже утерянной безвозвратно, либо, на большой промежуток времени.

А тут ещё, собственные войска возмущались, и не хотели воевать, ссылаясь на бесперспективность и оторванность от основных сил, ну, и на плохо выплачиваемое денежное довольствие. Бунты давили на корню, но на боеспособности его полуторатысячного войска это сказывалось не лучшим образом.

Минуя озеро Альберта, и исток реки Уэлле, он, наконец, встретился с Мамбой, и его войском. Это произошло в семидесяти километрах от небольшой станции Гондокоро, и в восьмидесяти семи, от более крупной станции египетских торговцев Ладо, сейчас занятой махдистами.

Мамба привёл с собой около двух тысяч воинов. Более точно сосчитать их не представлялось возможным. Одна часть его войска была относительно дисциплинированной, другая же, существовала сама по себе, и походила на лагерь взбесившихся пчёл, кружащих вокруг, и не сидевших на одном месте. В их лагере происходило постоянное броуновское движение, галдёж, конфликты, ругань и беспочвенные поединки, вспыхивавшие между группами воинов разных племён.

Спокойствие там царило только тогда, когда появлялся Мамба, со своими телохранителями. Все окружающие могли услышать его рёв, перекрывавший любой галдёж. Дальше следовало жестокое подчинение, непонятные разборки, и относительное спокойствие, продолжающееся, впрочем, не более чем полдня. Дальше всё повторялось, но уже с меньшим запалом.