— Ты давеча про ясак говорил. Вы и вправду платите в казну подати?

— Исправно платим.

— А велика ли дань?

— Не больше и не меньше, чем ханы татарские брали. Но мы не только ясак платим. Как сказано в Жалованной грамоте, башкорты должны снаряжать за свой счет людей и посылать их на службу в русское войско, в иноземные походы да на охрану юго-восточных границ.

— Границ? — переспросил Григорий. — Это еще зачем? Неужто кто отваживается нарушать ваши пределы?

— На чужое добро всякий польстится, — горько усмехнулся Айсуак-бей. — Особенно лютуют ногайские мурзы. После изгнания из Башкортостана они бежали в сторону Азова и Кабарды, обосновались там, ханство обустроить успели — Малую Орду. Укрепились при помощи крымского хана Давлет-Гирея и то и дело совершают набеги на башкирские селения, грабят людей, учиняют погромы, дома поджигают, угоняют целые стада, женщин и детей везут на невольничьи рынки, продают в рабство. Хорошо еще, что мы вовремя в Москву на поклон явились, а то бы нынче от башкортов, верно, ничего не осталось бы…

— Значит, по-твоему, союз этот вам на пользу?

— Никто не знает, что нас ждет впереди. На будущее загадывать не будем. А покамест, слава Аллаху, все вроде бы неплохо складывается. И мы не каемся, что примкнули к русским, — сказал Айсуак-бей. — Сам посуди: татарские ханы помыкали башкортами больше трех веков. Теперь же мы избавились от них и радуемся, что можем покончить с разобщенностью и наконец-то воссоединиться.

— Значит, ваш народ столько времени жил этой надеждой?

— А как же! Мы, башкорты, никогда не забывали, что это наши кровные земли, родовые владения, и мечтали когда-нибудь их себе вернуть…

Видя, что разговор принимает нежелательный для него оборот, Строганов решил переменить тему.

— Мне, пожалуй, надо будет доложить государю, что я уже получил от башкирцев дозволение на строительство соляной варницы между Чусовой и Камой.

— Доложи, конечно.

В 1558 году Григорий Строганов докладывал царю, что по обе стороны реки Камы до Чусовой места пустынные, непаханные. Утверждая, что земли те не принадлежат никому и не приносят в казну дохода, промышленник бил челом, чтобы ему было позволено поставить там городок и укрепить его пушками. Просил Строганов государева дозволения вырубать леса для расчистки земли под пашни, ставить дворы и приглашать людей для поисков рассола, ну, а где таковой отыщется, ставить варницы и соль варить.

Иван Грозный уважил просьбы Строганова с условием, чтобы тот не принимал к себе тяглых людей и письменных, а также воров и разбойников. Кроме того, ему запрещалось самому, без царского ведома, разрабатывать полезные ископаемые. При обнаружении руд серебряных, медных и оловянных он обязан был извещать о том царских казначеев.

Льготы были даны Строганову на двадцать лет. И на этот срок жители построенного им городка и посадские освобождались от уплаты всякой дани, от селитряных и ямских денег, от оброка с соли и рыбной ловли. По истечении же урочных двадцати лет на Благовещеньев день[15] Григорий должен был уплатить в царскую казну первый налог и с тех пор возить все подати в Москву.

Получив желанную грамоту, Григорий Строганов с братом Яковом перебрались на новые земли и раскинули первым делом палатки. Разместив привезенную с собой утварь и обустроившись, огородили территорию будущего городка и расставили повсюду пушки.

— Чтобы окрестные разбойники не шалили да ногайские орды не досаждали, стражу надобно умножить, — сказал Григорий Строганов.

Обойдя еще раз и осмотрев свой лагерь, он решил пригласить к себе гайнинцев.

К назначенному часу те стали съезжаться на поляну, где должен был состояться мэжлес: мужчины — верхом, семейства — в повозках.

Радушно приветив своих гостей, Строганов позаботился и о детях. Для них устроили отдельный табын.

К тому же каждый получил в подарок сладости и по игрушке.

Все было как на Хабантуе. Собравшаяся на поляне возбужденная толпа копошилась и гудела точно пчелиный рой. В самом центре на изумрудном травяном ковре была расстелена огромная скатерть. Вокруг расселись, скрестив ноги, знатные мужи.

Тут подоспел подросток с накинутым на плечо полотенцем и с латунным кумганом в руках, и гости один за другим ополоснули руки.

Едва мальчуган удалился, Григорий Строганов взял слово.

— Други мои, я бесконечно рад, что мне выпала честь поселиться рядом с вами, — начал он. Восхвалив вождя Айсуак-бея, аксакалов и других членов рода и выразив им свою благодарность, он одним махом опрокинул в себя полную чарку водки.

Строганов не обиделся, когда башкиры, отказавшись от столь крепкого напитка, глотнули из тустаков привезенный с собой кумыс. Он тоже отведал шипучего напитка, после чего стал предлагать гостям медовуху, бузу и разные дозволенные мусульманам блюда.

— Ну, любезные мои, не стесняйтесь, угощайтесь на здоровье! Дайте срок, как запущу заводик да как пойдут дела на лад, уж я-то о вас позабочусь. Понастрою в селениях ваших мечети да школы, а самых способных деток стану посылать в страны магометанские учиться!

— Да сбудутся твои благие намерения, аминь!

— Мы тоже в стороне не останемся, будем помогать тебе, чем можем.

— Эх, побольше бы таких людей, как Строганов, — наперебой восклицали гости.

— Почли б за счастье жить рядом с ними.

— Верно, и земли для такого дела не жалко!

— Как прознают ногайские мурзы про нашу дружбу, больше не посмеют нас трогать.

— Ну, уж эти-то вряд ли угомонятся, — с сомнением произнес кто-то.

— А пищали да пушки на что?! Пускай только сунутся! Мы их ядрами угостим.

— Так ведь не про нас они, а для защиты городка…

Сидевший рядом с Лукманом крепкий джигит поерзал-поерзал на месте и осмелился, наконец, прервать сородичей:

— Братья, хватит тоску нагонять. Давайте-ка лучше встряхнемся!

Давно поджидавший случая кураист с готовностью заиграл плясовую, и Лукман, проворно вскочив на ноги, вышел на открытую площадку. Приосанившись, он вначале притопывал на месте, затем, раскачав богатырское тело, пустился в пляс.

— Хай-хай, глядите-ка, чего выделывает!

— Надо же, точно летает! Ногами земли не касается…

Только мокрый от пота Лукман вернулся на прежнее место и в изнеможении опустился наземь, его сменил другой бравый джигит.

В кругу женщин тоже царило веселье. Приплясывая, они бойко выдавали сочиняемые на ходу такмаки-частушки.

Когда разгоряченные кумысом, медовухой и бузой джигиты уже не могли танцевать, зазвучал чей-то голос, тут же подхваченный кураем:

Айсуак-бей сидел вдвоем с Григорием Строгановым в стороне от остальных. Вслушавшись в слова песни, он вдруг изменился в лице, резко поднялся и подскочил к певцу.

— Да как посмел ты, Саитгали?! Ешь да пьешь за счет хозяина, а сам при нем крамольные песни распеваешь! — трясясь от гнева, проговорил он сквозь зубы.

— Да уж, хорошенькое дело — проедать и пропивать наследство, завещанное нам дедами и отцами! — горько усмехнулся тот.

— Все решалось на сходе, сообща, — возразил ему Айсуак-бей.

— А мое мнение никто не спрашивал, — не унимался Саитгали.

— Значит, хозяин варилки тебе не по нраву… Зачем же ты тогда на мэжлес явился?

— Хотел донести до сородичей правду. Мы совершаем большой грех, разбазаривая нашу священную землю, и дорого заплатим за святотатство!