Тюменский воевода Лука Щербатов, стремившийся выгородить его во что бы то ни стало, написал в Уфу письмо. Он прикинулся, будто ничего не знал о расправе над кара-табынцами.

Кара-табынские и сынрянские башкиры, узнав про его обман, возмутились. Они пошли на поклон к царевичу Али и попросили его помочь поквитаться с русскими воеводами. Тот обещал им помощь, однако слово свое не сдержал. Наказав младшему брату Кубей-Мурату ехать в Тюмень и сообщить воеводе о подготовке башкир к выступлению, Али перекочевал в верховья Тобола.

Вопреки его ожиданиям, сибирские воеводы оказали Кубей-Мурату плохой прием. Оскорбив младшего Кучумовича, они велели заковать его в кандалы, после чего отправили в Москву.

Из-за враждебного отношения воевод к нерусским, из-за грубого и бесчеловечного обращения с ними, вхождение зауральских башкир в Россию затягивалось. А вдобавок ко всему, они окончательно испортили отношения с царевичем Али и тем самым развязали ему руки. Тот стал чаще совершать набеги на русские поселения.

Тобольский и тюменский воеводы сговорились общими усилиями добиться подчинения его России, но сами не справились и обратились за поддержкой к Нагому.

Уфимский воевода не решился поддерживать их открыто. Задумав установить дружеские отношения с Али, он обратился к нему через посредников с предложением начать переговоры и пригласил к себе в гости. Но тот уклонился от личной встречи и послал в Уфу брата Ишима со свитой, в которую входили дети боярские, новокрещеные и толмачи.

Михаил Нагой принял послов царевича Али как подобает. Вручив гостям дорогие подарки, он три дня ублажал их, а потом ошарашил Ишима странной просьбой — съездить в Москву.

Тому было и самому любопытно посмотреть на русскую столицу, а заодно проведать и родственников, посмотреть своими глазами, как те устроились.

— Сперва спрошу дозволения брата Али, — заявил он.

— Конечно, бога ради! — не посмел возражать ему Нагой.

И тогда Ишим послал к старшему брату гонца-татарина с письмом, а сам остался в Уфе в ожидании ответа.

Али не стал отговаривать его от поездки.

Отправив Ишима в сопровождении стрельцов в Москву, уфимский воевода Михаил Нагой решил наведаться к пользовавшемуся всеобщим уважением Тюлькесуре-бею с тем, чтобы просить его поспособствовать вхождению в Россию проживавших за Уралом башкир.

Тамьянский родоначальник не преминул напомнить ему о беспределе, чинимом сибирскими воеводами, и в просьбе отказал.

— Не желаю я, чтобы наши братья, избавившись от Кучума, оказались под властью такого лжеца, грубияна и самодура, как Щербатов, — заявил он.

— Даю тебе слово, Тюлькесура-бей, повлиять на них, — продолжал уговаривать Михаил Нагой. — Разве ж я чинил вам какое худо?

— Нет, худого ты нам не делал, — согласился тот.

— Отчего же тогда упорствуешь? Посуди сам, друг мой, ежели зауральские башкирцы пойдут в Россию, все ваши племена смогут объединиться.

Тюлькесура и сам хорошо понимал, что гость его прав, но все еще колебался. Несколько столетий разделенные границами четырех ханств башкиры были разобщены. И он не мог не мечтать о едином государстве. Однако подходящий ли выбран для этого момент?

Когда-то дед его Шагали Шакман-бей с остальными послами просил Ивана Грозного принять в Россию освободившееся из-под гнета Казанского ханства племя Тамьян и все это время старался не портить с русскими отношений.

Отец тоже не изменял присяге. Служа Белому царю в составе русского войска, он погиб во время Ливонской войны… И Тюлькесуре придется продолжить дело своих предков.

«Кто же еще, кроме меня, позаботится о зауральских братьях-башкортах, похлопочет за них перед властями? А ведь уфимский воевода, кажется, и вправду желает нам добра».

Поразмыслив, Тюлькесура нехотя уступил:

— Ну ладно, попробую потолковать с вождями. Когда ехать?

— Важное дело откладывать на потом негоже, — сказал Нагой.

Тюлькесура согласился и вскоре после их встречи направился в сопровождении конного отряда и кряшена Рудака Федорова в Кара-табынскую волость.

Староста Утямыш Акбаров сообщил ему, что сынрянцев и мякотинцев нужно искать между реками Ишимом и Убой, как и то, что они готовятся к зимовке рядом с сибирскими царевичами.

— А почему они не хотят зимовать сами по себе? — удивился Тюлькесура.

— Урысов боятся. А с сыновьями Кучум-хана, говорят, надежнее. Да и с припасами полегче, мол, будет.

— Как я понял, вы не собираетесь объединяться с Россией… — задумчиво произнес Тюлькесура.

— Верно понимаешь.

— А почему?

— Ежели мы оторвемся от сибирских татар, урысовы воеводы нас кончают.

— Ну, а если ханские сыновья примкнут к России, тогда что? Вы ведь одни останетесь.

— Не знаю… — пожав плечами, тихо промолвил табынец и, подумав немного, добавил: — Надо бы посоветоваться с другими начальниками. А пока мне нечего тебе сказать.

Беседа затянулась. Тюлькесура с воодушевлением поведал о нынешней жизни башкир, прежде находившихся в подчинении четырех ханств, сказал, что теперь они вольны и снова владеют завещанными им предками землями-водами и лесами.

— Наши деды своей волей вошли в Россию и сделали башкортов свободными. Выгода нам от того союза была большая. Если бы Иван-батша не расправился с нашими врагами, мы вряд ли бы помнили теперь, что предки наши были башкортами, остались бы без своего языка.

Утямыш покачал головой.

— Да, вижу, польза вам от батши была немалая. Зато нам сибирские воеводы житья не дают. У них одно на уме — поскорее нажиться. Жадные да ненасытные, они без конца грабят, убивают наших людей. Хищников мы и то меньше боимся, чем душегубов этих. Потому и прибились к сыновьям Кучума. Не от хорошей ведь жизни, сам понимаешь…

Услышав такое, Тюлькесура понял, что ему не удастся здесь кого-либо переубедить, и, распрощавшись с хозяевами, поехал дальше.

Между реками Ишимом и Обаги он нашел царевичей Каная и Азима. Они встретили единоверца как дорогого гостя. Заведя Тюлькесуру к себе, Кучумовичи предложили ему угощение. Но как только тот завел разговор о союзе с Россией, гостеприимные хозяева насупились.

— Мы не верим вероломным урысам! — выпалил Канай.

К нему присоединился Азим:

— Эти чужаки страшнее лютого зверья!

— Знал бы ты, что они тут вытворяют! Сколько хозяйств, домов разворотили, женщин и детей распродали понаехавшим из России алпаутам[39]. Слыхал, как воевода Щербатов с нашим братом Кубей-Муратом поступил?! Тот приехал к нему по делу, а его — в кандалы да в Маскяу. Вон и Минлебай-абыз хотел Белому батше присягнуть, отправился к тюменскому воеводе. С тех самых пор ни слуху о нем, ни духу. И кто нам скажет, что стало с братом Ишимом, которого уфимский воевода к царю отправил?..

— Насчет этого не беспокойтесь. Нагой — хороший человек, умный. Другим воеводам — не чета. Слово свое держит, — сказал Тюлькесура, а сам подумал: «Если Ишима не отпустят, вина будет на мне. После этого никто уже не поверит ни единому моему слову…»

Канай покачал головой.

— Уфимского воеводу мы не знаем, а тебе доверяем.

Поблагодарив его, Тюлькесура, вспомнив про интерес Нагого к царевичу Али, высказал желание с ним встретиться.

Хозяева снова помрачнели.

— Про Али нам ничего неизвестно.

— Разве вы с ним не общаетесь? — изумился гость.

— Нет!.. — резко ответили ему.

«А еще говорили, будто доверяют мне», — с обидой подумал Тюлькесура и вышел из юрты.

Невдалеке, шагах в пятнадцати, его поджидала группа башкир-табынцев. Они радушно приветствовали знатного гостя:

— Ассалямагалейкум!

— Вагалейкумассаллям, — ответил Тюлькесура. — Как поживаете?

— Иншалла, покуда имен-аман!

— Какое у вас ко мне дело?

— Да вот, хотели спросить, не нужна ли помощь. Ты только скажи. Мы готовы пособить.

Прежде чем ответить, Тюлькесура подумал.

— Я хотел потолковать с Али-ханом. Кто-нибудь из вас знает, где его стан? — спросил он.