И Бог Сам вдруг позовёт человека из Неопалимой Купины, скрывающей Его лик[455]. И внезапно Он явит Своё светозарное присутствие в «месте» Своём, в душе человека, открывая всю красоту последней, сотворённой по Его «образу и подобию». Тогда Он даёт узнать Себя как «Отец», как личный первоисток Пресвятой Троицы, и по благодати – Единая Первопричина всего сущего[456]… Ибо Он и есть тот «мир», который переживает сподобившийся его, и в нём Он изливает «неизречённую радость».

В этом отношении уныние и духовная жизнь неразлучны. В час уныния умирает «ветхий человек, истлевающий в обольстительных похотях»[457]. «И когда однажды он уже уничтожен, он становится всесожжением Богу»[458]. Тогда и только тогда Он может воскресить «нового человека, созданного по Богу, в правде и святости»[459]. В этом «первом» или «малом воскресении», которое и называется «духовной жизнью», всё движется силой Духа и Единого в Трёх Божества.

Наши экскурсы в мир духовного учения Евагрия, как может показаться, завели далеко в неизведанные и диковинные края. Но это впечатление обманчиво. Уныние, как его представляет Евагрий, – чрезвычайно сложное и противоречивое явление, своего рода перепутье. Оказавшийся здесь должен совершить духовный выбор: либо ступить на путь, который рано или поздно приведёт его к смерти, либо – идти по дороге жизни. Депрессия может знаменовать собой как конец, так и начало подлинной жизни.

Уныние – это порок, страсть, от которой человек в буквальном смысле слова страдает, как и от любой другой болезни души. И как всякая страсть, своими невидимыми корнями она глубоко уходит в «самость» (себялюбие), в болезненную и разрушительную замкнутость в самом себе, которая может принимать тысячи разных обличий и в конце концов убивает в человеке самую способность любить («О, самость, вселенская ненавистница!» – восклицает Евагрий). Свои силы она черпает в иррациональном вожделении, отчуждающее желание которого по самой своей сущности никогда не может быть удовлетворено до конца:

«Ты никогда не утолишь вожделения. Подобно тому, как у гневливых непрестанно и по любому поводу вырабатывается желчь, уже независимо от пищи, которую они принимают, точно так же, у того, кто идёт на поводу своих вожделений, будь то при вкушении пищи или при виде вещей, существенно возрастает вожделение»[460].

Невозможность удовлетворить эгоистическое вожделение самости объясняется тем, что по самой своей сущности оно противоприродно:

Fecisti nos ad Te, Domine, et inquietum est cor nostrum donec requiescat in Te. («Ты сотворил нас для себя, Господи, и неспокойно сердце наше, доколе не успокоится в Тебе»)[461].

Само естество Бога, для которого был сотворён человек, – любовь; взаимная любовь ипостасей Пресвятой Троицы обретает свою полноту в безусловном принесении себя в дар.

Евагрию наряду с этим хорошо известно желание, направленное к Богу, о котором он тоже говорит как о ненасытном[462]. Однако эта ненасытность совершенно иной природы. Она не связана с бренностью того, что вожделенно и что никогда не в состоянии утолить жажду сердца, а объясняется ограниченностью самого человеческого существа перед лицом Бога. Так, Евагрий пишет:

«Существует ЕДИНОЕ желание, благое и вечное, – желание подлинного познания; и говорят, что оно неотделимо от ума»[463].

Это желание присуще уму и устремляется к Богу – Fecisti nos ad Te, Domine – оно обретает удовлетворение и блаженство именно в той неудовлетворимости, которая происходит от безмерности самого Бога. И парадоксальным образом Евагрий говорит:

«В ЕДИНСТВЕ (Бога и сотворённого ума)… царствует неизречённый мир, и лишь голые умы вечно насыщаются этой ненасытностью»[464]…

Этот «неизречённый мир» напоминает собой «мирное состояние и неизречённую радость», которые воцаряются в душе после победоносной брани с унынием.

Совершенно иначе обстоит дело с эротическим вожделением. Невозможность испытать удовлетворение, чувство обманутости в своих смутных желаниях неизбежно погружают нас в печаль, а затем порождают чувство разочарованности и опустошённости, за которыми немедленно наступает уныние. Именно поэтому любой «помысел» может послужить поводом к унынию в той мере, в какой все помыслы связаны с «плотскими похотями». Их подлинная природа состоит в «самосозидании»[465]. Не во всём совпадая друг с другом, печаль и уныние до такой степени родственны, что у Евагрия они нередко выступают как взаимозаменяемые понятия.

Однако, в отличие от печали, уныние вызывает одновременное продолжительное возбуждение двух иррациональных частей души: яростной и вожделеющей. Итак, уныние парадоксально: в нём сосуществуют фрустрация и агрессивность. Оно, подобно двуликому Янусу, смотрит назад и вперёд – не довольствуется настоящим и вожделеет будущего. Этим объясняется противоречивый характер его крайних проявлений: апатии и чрезмерной активности. Являя собой смешение и конечный итог в сущности всех страстных «помыслов», оно может быть долговременным и, в конце концов, оборачивается различными формами психической депрессии, которая может привести к самоубийству, этой последней попытке бегства.

Поскольку наиболее характерным проявлением уныния является именно склонность к бегству, в самых различных формах, все лекарства, которые прописывает Евагрий, можно свести к одному – терпению. Терпение может полностью исцелить от этой болезни – чрезмерного себялюбия. Ибо терпеть – означает не сдаваться под натиском иррациональных желаний. Максим Исповедник в своих «Сотницах о любви» почти дословно повторяет то, что пишет Евагрий; совершенно справедливо в связи с этим он приводит слова Христа: «Терпением вашим спасайте души ваши»[466].

Однако это терпение не имеет ничего общего со слепой покорностью, скорее оно представляет собой осознанное ожидание Бога. Ибо выйти из инфернального круга уныния можно только тогда, когда человек способен проломить брешь в темнице собственного «Я», своей безысходной обособленности, чтобы открыться навстречу подлинно личностному существованию для другого, и тем самым открыть своё сердце для подлинной любви – вновь обрести себя самого в даре другому. Но собственное лицо человек открывает для себя лишь во встрече с ипостасным Богом, в Котором заключено и скрыто всё сущее, и поскольку Бог есть любовь, только встреча с Ним может окончательно исцелить от болезненной самости, этой жалкой боязни потеряться в принесении самого себя в дар.

Другие целебные средства, так или иначе, связаны с терпением и тоже ориентированы на непосредственную личную встречу с Богом. Среди них Евагрий называет слёзы, которые смягчают наше сердце, – это «слёзы пред Богом». Отныне человек плачет, уже не скорбя о самом себе, от жалости к себе, но плачет пред Богом, исповедуя ожесточённость своего сердца в надежде избавиться от неё благодатью Божьего милосердия.

Единственный смысл антиррезиса, противостояния козням искусителя состоит в том, чтобы разомкнуть железные оковы собственной замкнутости силой Слова Божия, чтобы вырваться из оков нескончаемого монолога с самим собой к освобождающему диалогу с Богом. В предисловии к «Антиррезису» Евагрий в качестве высочайшего образца приводит самого Христа, Который в пустыне отказался принять ложное обличие земного Мессии, столь изощрённо предложенное Ему искусителем, и явил Своё божественное мессианство, прибегая к Слову Божию.