— Ты помнишь меня?

Пленник кивнул.

— Ты спас мне жизнь, — добавил Александр.

Воин улыбнулся и показал жестами, что в то время еще один мальчик охотился на льва.

— Гефестион, — объяснил Александр. — Он где-то здесь. Он все тот же.

Пленник снова улыбнулся.

— Ты свободен, — сказал Александр, сопроводив свои слова красноречивым жестом. — Можешь возвращаться к своему народу и своему царю.

Персидский воин как будто бы не понял; тогда царь велел привести коня и дал ему в руки поводья.

— Можешь ехать. Кто-нибудь ждет тебя дома. Дети? — спросил царь, опустив руку ладонью вниз и изображая рост ребенка.

Перс поднял ладонь на высоту взрослого, и Александр улыбнулся:

— Да, время идет.

Перс пристально и серьезно посмотрел на него своими черными как ночь, блестящими от волнения глазами, приложил руку к сердцу, а потом коснулся ею груди Александра.

— Иди, — проговорил царь, — пока совсем не стемнело.

Персидский воин что-то прошептал на своем языке, потом вскочил на коня и исчез вдали.

В ту же ночь во вражеском лагере обнаружили египтянина Сисина, из-за которого годом раньше взяли под стражу царевича Аминту. После короткого разбирательства Птолемей без сомнений признал египтянина персидским шпионом, но прежде, чем казнить, велел позвать Каллисфена, в уверенности, что у того найдутся вопросы к этому человеку.

Едва завидев историка, пленник бросился к его ногам.

— Сострадания! Персы взяли меня в плен и хотели получить сведения о вашем войске, но я не сказал ни слова, ни единого…

Каллисфен жестом руки остановил его.

— Несомненно, персы очень хорошо обходятся с пленниками: у тебя роскошный шатер, двое рабов и три служанки. А где следы пыток, которым тебя подвергли? У тебя весьма цветущий вид.

— Но я…

Историк надвинулся на него:

— У тебя единственная возможность спастись — все рассказать. Я хочу знать все, а особенно о деле с царевичем Аминтой, о письме Дария, об обещанных им деньгах за убийство Александра, и все прочее.

Лицо Сисина немного обрело цвет.

— Мой выдающийся друг, — начал египтянин, — в мои намерения не входило разглашать тайные и деликатные аспекты моей работы, но когда на кону стоит жизнь, я с большой неохотой, против собственной воли…

Каллисфен сделал жест, означавший, что у него не так много времени, чтобы попусту терять его.

— И потому, как уже говорил, могу продемонстрировать тебе, что не делал ничего иного, кроме верного служения македонскому трону: это по приказу царицы-матери Олимпиады я придумал ту историю.

Каллисфену вспомнился вкус чернил на том письме, столь знакомый.

— Продолжай, — велел он египтянину.

— Так вот, царица-мать Олимпиада была очень озабочена тем, что Аминта рано или поздно представит собой угрозу ее сыну Александру, который далеко в чужих краях подвергается всевозможным опасностям. А что, если Александр потерпит поражение? Войска могут провозгласить царем Аминту, а взамен добиться возвращения на родину, подальше от такой тяжелой жизни. И потому она заставила своего раба-перса, подаренного ей Филиппом, написать письмо. Он искусно подделал печати варваров, скопировав их с посланий, хранящихся в дворцовой канцелярии. Царица удостоила меня своим доверием, чтобы я…

— Понятно, — прервал его Каллисфен. — Но… КЭ.К yfCG персидский гонец?

Сисин прокашлялся:

— Мои деликатные занятия часто вынуждали меня бывать в персидских домах, где у меня имеются влиятельные друзья. Было не очень трудно убедить правителя Нисибии предоставить мне вестового и поручить ему доставку письма.

— И не очень трудно было потом избавиться от него при помощи яда, когда ты испугался, что он заговорит.

— Всегда лучше быть уверенным, — невозмутимо ответил египтянин. — Хотя этому бедняге все равно было не о чем особенно рассказывать.

«И таким образом, — подумал Каллисфен, — ты остался единственным хранителем истины. Но какой?»

— Ты многое мне раскрыл, — быстро проговорил историк, — но не объяснил своего присутствия здесь, среди такой роскоши. Нам остается думать, что письмо все-таки было настоящим.

— Согласен, такую возможность можно было бы рассмотреть.

Историк снова замолчал, погрузившись в размышления. Вероятность того, что Великий Царь хотел подкупить Аминту, оставалась. Однако если не считать инсинуаций Сисина, так и не нашлось доказательств участия в сговоре самого Аминты. Каллисфен решил, что ему придется взять на себя ответственность за принятие определенного решения. Он посмотрел прямо в лицо своего собеседника.

— Тебе лучше сказать мне правду. Ты, македонский осведомитель, найден в персидском лагере в компрометирующей тебя ситуации. У Птолемея нет сомнений, что ты персидский шпион.

— Мой благородный господин, — ответил египтянин, — я благодарю богов за то, что послали мне такого умного и рассудительного человека, с которым можно все обсудить. Я располагаю существенной суммой денег в Сидоне, и, если нам удастся договориться, я подготовлю версию из приемлемых фактов, которыми ты мог бы убедить военачальника Птолемея.

— Лучше скажи мне правду, — повторил Каллисфен, не поддаваясь на столь заманчивое предложение.

— Скажем, я хотел действовать самостоятельно, и, учитывая мои связи, Великий Царь подумал, что я мог бы вернуться в Анатолию и убедить правительства некоторых городов открыть порты его флоту и тем самым…

— И тем самым перерезать наши связи с Македонией.

— Пятнадцати талантов хватило бы, чтобы убедить тебя в моей невиновности?

Историк посмотрел на него подозрительным взглядом.

— А остальные двадцать — чтобы убедить военачальника Птолемея?

Каллисфен поколебался, прежде чем ответить:

— Полагаю, что хватит.

Он вышел из шатра и пошел к Птолемею.

— Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, — указал он ему. — Кроме того, что этот египтянин шпион, он еще хранит опасные секреты, касающиеся царицы и…

— Ни слова больше. И к тому же я никогда не любил египтян.

— Погоди так говорить, — ответил Каллисфен. — Скоро ты познакомишься со многими. Ходит слух, что Александр хочет захватить Египет.

Из Дамаска, куда он был послан скорым маршем, Парменион сообщил, что занял царские палаты и захватил казну и свиту Великого Царя.

Всего две тысячи шестьсот талантов в серебряных монетах и пятьсот мин в золотых слитках, и еще триста пятьдесят наложниц, триста двадцать девять флейтисток и арфисток, триста поваров, шестьдесят дегустаторов вин, тридцать кондитеров и сорок парфюмеров.

— Великий Зевс! — воскликнул Александр, закончив читать. — Вот это называется уметь жить!

— Есть еще личное послание, чтобы передать устно, — добавил гонец, когда царь свернул письмо.

— Говори. О чем оно?

— Парменион сообщает тебе, что привезет из Дамаска одну знатную даму с двумя сыновьями. Ее зовут Барсина.

Александр покачал головой, словно не веря услышанному.

— Это невозможно, — прошептал он.

— Ах да, — ответил гонец. — Парменион сказал мне, что старый солдат назовет тебе пароль, если ты не поверишь.

— Понятно, — прервал его Александр. — Понятно. Можешь идти.

Он вновь увидел ее через восемь дней, которые показались вечностью. Охваченный неясными чувствами, Александр смотрел на нее, мелькающую между солдатами, когда она ехала верхом, окруженная двумя рядами гетайров из охраны Пармениона. На ней были скифские кожаные штаны и серый войлочный камзол, волосы собраны сзади в узел. Она была, если такое возможно, еще красивее, чем во время прежней встречи.

Ее лицо слегка побледнело, и черты заострились, так что огромные черные глаза казались огромными и сверкали ярким мерцающим светом, как звезды.

Александр явился к ней много позже, когда лагерь уже погрузился в тишину и заступила вторая стража. Служанка объявила о его прибытии, и он вошел. На нем был короткий военный хитон и серый шерстяной плащ на плечах.