Селение представляло собой, как обычно в Грузии, скопление домиков. В одном из них жил грузинский дворянин Апрасион Хосиевич Джапаридзе. Хотя он и был дворянского происхождения, однако все богатство его состояло, пожалуй, из хорошо сшитой черкески, серебряного пояса с кинжалом, папахи да коня. Но наряд этот извлекался на свет божий лишь в праздничные дни, когда, оседлав коня, Апрасион гарцевал по улицам родного селения. Все остальное время он занимался, как и все жители, сельским хозяйством. Пахал на паре быков клочок кукурузного поля, окучивал виноградные лозы, а осенью собирал урожай, давил виноград. Запасов хватало на год. В сарайчике хранилась кукуруза, из которой жена, Анна Григорьевна, смолов зерна на ручной мельнице, пекла вкусные лепешки или варила мамалыгу; в маленьком винном погребе — марани— стояло несколько врытых в землю больших кувшинов — квеври, наполненных вином.

Холодной январской ночью 1880 года в домике дворянина Апрасиона Джапаридзе родился сын. Дали ему имя Прокофий, что по-гречески означает «успевающий».

Пакия, как ласково называли его в деревне, рос у подножия лесистых вершин, около горной реки Риони. Не раз поднимался он на эти вершины, всматриваясь в далекие горизонты. Часто бродил мальчик и по берегу Риони, где любил плескаться в реке со своими сверстниками, такими же, как и он, загорелыми, не боящимися ни ветров, ни дождей.

Вскоре на семью обрушилось горе — скончался отец. Трудно было матери одной поднимать детей. И молодая женщина решила покинуть Шардомети, перебраться в деревню Боква, где жили ее родители, надеясь, что с ними легче будет растить ребят, Пакию и младшую Верочку.

Деревня Боква ютилась также среди лесистых склонов, под Рысьей горой. На каждом шагу здесь били родники. Особенно нравился Пакии «Большой родник», сохранившийся и поныне. Босоногим мальчонкой часто бегал он туда за водой. Сядет, бывало, на камень и любуется красотой дикой природы.

А возвращаясь домой, он видел, как тяжело живется матери, и невольно задумывался, грустил.

Безотцовщина… Сколько горьких минут принесла она маленькому Прокофию! Беспросветная нужда давила его. Но и в суровой бедности он сохранял свою гордость. Такие же бедняки — крестьянские дети были друзьями его детства. Их участь была его участью, их горе — его горем. И сколько раз мальчик дрожал от негодования: близких и дорогих ему людей безжалостно притесняют, грабят и оскорбляют.

Прокофий до сих пор помнил события, потрясавшие его душу. Однажды под отчаянные крики соседки полицейские уводили с ее двора единственную корову — кормилицу многочисленной семьи. И за что? Только за то, что бедная женщина не имела денег, чтобы уплатить налог. А в другой раз Пакия наблюдал, как приезжие чиновники описывали за долги имущество у дедушки Вано, которому уже перевалило за сто. Год назад Вано заложил в банке клочок своей земли и виноградник, дабы послать единственного внука учиться…

Этому внуку Пакия откровенно тогда завидовал: ему уже давно самому хотелось учиться. Но школы в их селе не было, а поехать в Тифлис — нечего и думать: мать и так еле сводила концы с концами. Мечта об учебе пока оставалась мечтой.

Только в редкие минуты, когда мать была свободна от домашних хлопот, она сама учила сына, как могла, читать и писать. Бывало, покажет написание какой-нибудь буквы, и он старательно и неумело выводит ее. Мать тяжко вздыхает:

— Ох, Пакия, хотела бы я отправить тебя в школу!

Как-то летней порой в Бокву приехал родственник отца Пакии, Симон Джапаридзе. В Кахетии, в селении Сацхениси, он заведовал сельскохозяйственной школой. Случайно Симон увидел племянника за книгой. Поговорил с ним, задал несколько вопросов и вдруг вышел в другую комнату, где находилась мать. Прокофий помнит их разговор, услышанный через дверь:

— Слушай, Анна! — начал дядя Симон. — Ты знаешь, какой способный у тебя сын?

— Что толку в способностях, когда не имеешь возможности отдать его в школу?

— Я возьму Пакию к себе.

— Да благословит тебя бог за добрые намерения, Симон! Но где взять деньги, чтобы платить за учебу?

— Об этом не беспокойся. Я надеюсь, что смогу определить его на казенный счет.

Так была решена судьба Прокофия. Однажды утром дядя и племянник уселись в «линейку» и отправились в далекий путь. До села Сацхениси — более ста верст.

Школа, которой руководил дядя Симон, на несколько лет стала пристанищем для юного Джапаридзе. Это было учебное заведение для детей небогатых дворян. Кроме преподавания общеобразовательных предметов здесь обучали еще и ремеслу. Чувствуя себя равными по положению, учащиеся крепко дружили между собой.

Но вот подоспел 1894 год — год окончания школы. Тепло распрощавшись с дядей Симоном, Прокофий уехал в Тифлис, чтобы там продолжить свое образование.

Не сразу привык он к этому городу, «городу роз и песен», как его называли в то время. Тифлис показался Прокофию огромным. Бесчисленные улицы и узкие переулки, застроенные деревянными, преимущественно двухэтажными, домами с балконами и верандами, так и кишели народом. Медленно проезжали по улицам скрипучие арбы, стучали копытцами ослики, нагруженные древесным углем или кувшинами мацони, продавцы которого певуче восхваляли свой товар. А мимо мчались на породистых лошадях, в наемных фаэтонах важные господа с дамами… Чуть ли не на каждом углу стояли усатые городовые с шашками на боку, слышались гнусавые звуки шарманки и надрывный голос дудуки. Даже на центральной улице, называвшейся Головинской, распевали песни, словно в деревне. Воображение юноши поразили громады церквей и соборов, особенно древних.

Два года проучился Джапаридзе в Тифлисском городском училище. Его страстное желание — учиться дальше. Но где, в каком заведении, какую профессию выбрать? Собственно, задумываться долго не пришлось, ибо в ту пору в Тифлисе кроме духовных семинарий было единственное высшее учебное заведение — Александровский учительский институт. Что ж, стать учителем, «сеять разумное, доброе, вечное» — не так уж плохо!

И Прокофий Джапаридзе подает прошение о допуске его к экзаменам. Испытания были строгими, особенно трудно приходилось юношам нерусской национальности — грузинам, армянам, азербайджанцам. Для них, коренных жителей Кавказа, число мест было ограниченно. Так повелевали царские сатрапы!

Но цель достигнута — Джапаридзе принят в институт на казенный счет!

И в конце учебного года у него отметки: история — пять, география — пять, математика — четыре, природоведение — четыре, закон божий — пять. Правда, по русскому языку — три, и это несколько огорчило Прокофия. Но оценка занижена была лишь за грузинский акцент.

В ходе учебы Джапаридзе пристрастился к русской художественной литературе. Глубоко изучая творчество того или иного писателя, он с логической последовательностью рассуждает о явлениях, наиболее близких его душевным устремлениям. Не случайно в сочинении о Карамзине Прокофий писал: «Жизнь — это счастье. О начале жизни нам всегда приятно вспоминать, ибо с воспоминанием о начале жизни связано воспоминание о месте нашего рождения… о детстве». Должно быть, в ту минуту, когда излагались эти сравнительно наивные строки, их автор-юноша мысленно перенесся в столь дорогие его сердцу места — Шардомети и Боква, где он родился и вырос.

Постепенно в работах студента Джапаридзе появляются нотки недовольства и протеста. Так, свободолюбивая его натура уже заявляет о себе в сочинении на тему «Тарас Бульба»: «Страшна была Бурса. Здесь не было свежего воздуха, не было свободного вздоха, не было пощады никому».

Безусловно, на такие строки юношу настраивало не только произведение Гоголя, но и институт, в котором он учился. Высокомерие и наглость педагогов, кичившихся своим положением, дерзкое отношение к студентам, слежка и доносы — вот что увидел и от чего страдал Прокофий в стенах учебного заведения. Он задыхался в них, искал отдушины, выхода.

И выход найден…

Был в институте тайный кружок, основанный Ладо Кецховели. Сам Кецховели в нем уже не состоял, но оставался его вдохновителем. Он-то и ввел Джапаридзе в этот кружок. Прокофий обрел здесь не только товарищей, но и настоящих задушевных друзей. Они вместе учились, вместе мечтали. Знакомились с запрещенной литературой. Обсуждая прочитанные книги, спорили о жизни, говорили о будущем. Марксизм, который к тому времени распространился и в Грузии, зажег сердца и разум пытливых юношей.