Берет слово и Прокофий Джапаридзе. Брови его гневно сдвинуты, глаза блестят. Взмахивая сжатой в кулак рукой, он говорит:

— Рабочие должны бороться за свои права! Протестовать против низкой заработной платы, плохих условий работы, издевательств! Если хозяева откажутся исполнять наши требования, надо объявлять забастовки!..

Раздаются дружные аплодисменты.

Но договорить «Неистовому» не удается. Один из рабочих, поставленных в охрану, свистит в два пальца. Все оглядываются: по дороге, ведущей к месту «пикника», приближается всадник. Моментально наливаются чарки, и вся компания дружно затягивает одну из грузинских народных песен. А всадник все ближе и ближе, теперь уже видно, что это стражник. Прокофий что-то заговорщически шепчет товарищам, те весело улыбаются, перемигиваются и согласно кивают головами.

Стражник, не сходя с коня, устрашающе шевелит усами и строго спрашивает:

— Что это у вас здесь происходит? По какому праву?

Вместо ответа Джапаридзе наливает полный рог вина и подносит уже спешившемуся «стражу порядка».

— Господин начальник! — громко говорит он. — По старинному грузинскому обычаю мы собрались здесь, чтобы выпить, закусить и спеть наши любимые песни. Я не прошу вас петь с нами песни, я прошу вас с нами выпить!

И пока стражник, все еще с недоверием, берет в руки рог с вином, Прокофий подает незаметный знак, и все поднимают чарки, чокаются и хором горланят:

— За ца-ря!..

Не выпить за царя стражник не может и, запрокинув голову, опустошает рог. Он тянется к закуске, но ему вновь протягивают наполненный рог и опять хором:

— За оте-че-ство!..

Не выпить за родину тоже никак нельзя. Стражник опустошает второй рог. Ему тут же подносят третий и уже с ноткой издевки в голосе произносят: — За ве-ру!..

После трех рогов «за веру, царя и отечество» _ стражник порядком осоловел. Только тогда его усадили и позволили закусить. Но чарка следовала за чаркой, и незваный гость все больше и больше пьянел.

А тосты становились все смелее и смелее. Кто-то провозгласил:

— За пролетариат!

Все чокнулись и выпили, а вместе со всеми и стражник.

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

У стражника уже заплетался язык, и, ровным счетом ничего не понимая, он что-то бормотал…

Наконец Джапаридзе встал и громко сказал:

— За революцию, товарищи!

— За лево… рево… Кто дозволил?..

Это были последние слова стражника. Едва договорив их, он свалился на траву мертвецки пьяный и могуче захрапел…

Рабочие, собрав скатерти и остатки пиршества, поспешно разошлись, оставив спящего стражника.

— Маевка состоялась! — с гордостью говорили по дороге рабочие.

Первая маевка тифлисского пролетариата. В этот чудесный день рабочие сами убедились, что их сила в сплоченности, организованности, единстве.

Но для Прокофия Джапаридзе маевка не прошла без последствий. Тифлисское жандармское управление установило теперь за ним постоянное наблюдение.

Мать Прокофия, Анна Григорьевна, все эти годы жила в том же селении Боква. Как-то пришло от нее письмо с вестью: сестра Пакии, Вера, вышла замуж и переехала к мужу в селение Аргветы Шорапанского уезда. Мать сообщала, что теперь она сможет приехать к сыну.

Как было не радоваться этому сообщению! Прокофий очень любил мать и сестру и нередко огорчался, что не может им помочь материально, влиять на их жизнь, проявить заботу. Ведь революционная деятельность, которой он посвятил свою жизнь, поглощала целиком все его силы и время.

Прокофий нашел подходящую квартиру на Николаевской улице. Мать приехала, и они зажили вдвоем.

А потом вскоре приехала погостить Вера. Брат встретил ее с мужем на вокзале, привез их домой.

В комнату занесли огромные корзины и ящики, полные фруктов, сладостей и других деревенских яств.

Прокофий вынул из корзины пахучие гроздья винограда, чурчхелу — застывший виноградный сок с орехами, пироги с сыром, мед. Затем сбегал вниз и позвал товарищей, ожидавших в потайной комнате. Нерешительно остановились они в дверях.

— Заходите, ребята, посидим вместе! — сердечно пригласила Анна Григорьевна.

— Друзья моего брата — мои друзья. Прошу вас, разделите с нами трапезу! — поддержала Вера предложение матери.

С этими словами она разложила на столе домашние яства, поставила кувшины с имеретинским вином. Все сели за стол.

Вера не подозревала, что товарищи брата пришли не в гости, а на собрание нелегального кружка. И она, естественно, не могла скрыть своего удивления, видя, что молодые люди, которых брат давеча называл Кобой, Ладо, Георгием, вдруг неожиданно встали из-за стола, поблагодарили за угощение и вышли. Потом они занесли во двор какой-то груз и исчезли в темноте.

— Куда ушли товарищи Прокофия? Да и сам он где? — с недоумением спросила Вера.

Мать спокойно ответила:

— Придут, дочка, не волнуйся!

Только тут Вера стала догадываться…

На следующий день, когда Вера уже знала о потайной комнате и незаметной двери в стене, она ласково обратилась к брату:

— Пакия, дай и мне какое-нибудь дело, введи и меня в вашу компанию!

— Эх, сестричка моя, — ответил Прокофий, — пока не могу. Даже нам тяжело и трудно, а тебе… Но не огорчайся, настанет время, и ты, может быть, станешь в наши ряды.

Как раз в ту пору в Главных железнодорожных мастерских Тифлиса начались волнения рабочих. Готовилась стачка. Ее организаторы — Калинин, Аллилуев, высланные властями из Питера, а также Сталин, Джапаридзе и другие. Они печатали прокламации, которые расклеивались на улицах города, особенно в рабочих районах. В одной из прокламаций было сказано:

«Люди, обремененные семьями, изнывают в тяжелой обстановке. Мы должны потребовать:

Безусловное недопущение побоев.

Увеличение зарплаты.

Отмена штрафов.

Улучшение гигиенических условий.

Освобождение из тюрьмы наших товарищей!..

Это единодушное решение 4000 рабочих.

Мы пострадаем и умрем за идею, добиваясь правды и справедливости.

Если просьба наша не будет уважена, то от Батуми до Баку все низшие служащие прекратят службу, а затем остановится и движение».

Стачка началась. Разгоняя ее участников, жандармерия и полиция бесчинствовали. Казаки жестоко избивали людей. Наиболее активных рабочих арестовали. В их числе оказался Прокофий Джапаридзе. Докладывая властям о его аресте, жандармский штабс-ротмистр Лавров в своем донесении сообщал: «Что касается бывшего ученика Тифлисского учительского института Прокофия Джапаридзе, то поводом к его аресту послужили следующие обстоятельства.

Получены агентурные сведения, что рабочим в организации забастовки помогают какие-то студенты. Принято во внимание, что бывший студент Пушкарев вместе с каким-то грузином, оказавшимся впоследствии Джапаридзе, весьма внимательно следили за движением рабочих, появляясь рядом во всех случаях скопления забастовавших рабочих. 7-го августа сего 1900-го года Джапаридзе задержан, произведен обыск. Найдено:

Письмо из Владикавказа от его товарища Николая Домостроева. В нем, между прочим, говорится, по-видимому, в отношении Тифлиса: „В воздухе чувствуется духота. Не быть ли грозе?.. О, если бы!!! Душно без „т“ или „сч““. В конце же письма приписка: „Будь цел, мудр“.

Цинковая ванночка для гектографа (поскольку воззвание к помощникам машинистов было напечатано на гектографе, печатание можно приписать Джапаридзе).

Банка с гектографическими чернилами.

Клочок бумаги с адресом Пушкарева и каким-то другим нерасшифрованным пока адресом: „Измайлов, левая пустошь, ворота, двор, лесенка, стена, балкон, крыша, труба“…»

Джапаридзе пытался уничтожить эту записку, но ее успели отобрать и порванные части склеить.

У Пушкарева были найдены рукописный экземпляр брошюры «Торжество социал-демократической партии» и несколько листов бумаги, употребляемой для печати.

Донесение жандармского штабс-ротмистра не вызывало никаких сомнений. Джапаридзе и в самом деле был одним из организаторов забастовки железнодорожных рабочих. Однако жандарм ошибся, комментируя фразу «В воздухе чувствуется духота» и связывая ее лишь с Тифлисом. Николай Домостроев под этими словами подразумевал всю Российскую империю и надвигавшуюся первую русскую революцию. Что же касается весьма загадочного — «Измайлов, левая пустошь, ворота…», то это был конспиративный адрес их единомышленников Кистеневых. Поэтому-то Прокофий и хотел уничтожить записку. Дальнейшие события показали, что адрес этот для жандармского управления остался не раскрытым до конца. Сколько ни допрашивали Джапаридзе, сколько ни угрожали ему, он так и не выдал товарищей.