— За мной, — велел Лемюэль, ползком огибая нижние ступени каменной лестницы. У ее основания лежали изуродованные тела — сплавленные, сросшиеся воедино, изогнутые и вытянутые, они полностью утратили человеческие пропорции. Гамон пробирался по грудам колышущейся плоти, что вздувалась миножьими ртами и моргающими глазами. Обливаясь слезами, он начал взбираться на уровень камер, держа на сгибе руки урну с прахом Каллисты.

Трое узников поднимались над всеобщим помешательством и какофонией воплей, над грохотом выстрелов, треском молний и хохотом тварей, что захватили людей изнутри. Добравшись до верхней площадки, Лемюэль испытал могучее дурное предчувствие, заставившее его обернуться и посмотреть на царящий внизу хаос.

В эпицентре кровопролития стоял Принн с невменяемым взглядом, окруженный кольцом завывающих варп-безумцев. Каким-то чудом арестант не получил ни одной раны, кроме тех, что нанес себе сам. Истинный король умалишенных, он продолжал раздирать свое тело обломанными ногтями.

— Они здесь! — с диким восторгом заорал Принн. — Молю, заберите меня! Я сделал все, как вы просили! Теперь я один из вас!

И его мольбам наконец ответили.

Из-под каждой полоски кожи, содранной Принном, засочился тошнотворный свет. Внутренности и кровь узника вспыхнули божественным сиянием.

Происходившие с ним изменения ускорились: эпидермис, артерии и мышцы распустились, словно измочаленная нить. Органы лопнули, а кровь, превратившись в аэрозоль, тут же собралась в несколько шаров, которые завращались вокруг тела Принна, как небесные тела в гротескном алом планетарии. Силуэт заключенного исчез в вихре расходящейся на волокна плоти, но его крики не умолкали.

Красная дымка из останков узника повисла над полом, будто завеса.

За ней возникли какие-то громадные создания.

У Лемюэля свело живот — он увидел, как через пелену, сотворенную гибелью Принна, в зал выходит ангел смерти в доспехах, сверкающих багрянцем и окровавленной слоновой костью.

Легионер и с ним еще многие, подобные ему.

Покрытые алой влагой — всем, что осталось от Принна, — они рассредоточились по нижнему этажу. Бесконечно сложная аура каждого космодесантника блистала, словно лучезарный нимб святого.

Ярче всех сиял их командир.

— Азек?..

Ариман знал это место.

Никогда прежде он не входил в Камити-Сону, не имел понятия ни о названии, ни о самом существовании тюрьмы. И все же легионер узнал ее, как только выступил из porta rubrum[73], открытых Хатхором Маатом во вспыхнувшем теле провидца-призывателя.

Тюрьма с бесчеловечными условиями, холодная и враждебная эфиру. Острог, неведомый Ариману, но пропитанный болью, чувством вины… и особенной ненавистью.

— Да, — сказал Азек, — именно сюда они посадили бы Каллимака.

Воин ощутил вкус крови, что покрывала его доспехи, и в мгновение ока познал жизнь сгинувшего псайкера.

Людек Принн, смертный с настолько истово пылающей душой, что даже стены ненавистного острога не скрыли ее от тех, кто умел видеть подобное пламя.

Чего он добился бы под покровительством умелого наставника? Какие славные деяния совершил бы? Неизвестно. Ростки величия в Людеке растоптал Империум, который боялся и притеснял тех, кого не понимал. Скорбя о загубленном потенциале Принна, легионер чувствовал, как душу псионика рвут в клочья хищники Великого Океана.

Потом Людека не стало, и Ариман резко осознал, что находится в гуще свирепого сражения — круговорота выстрелов и криков, огня и безумия. Варп-фантомы царапали обереги, которые защищали авточувства брони; помехи, трещавшие на визоре, перетекали в неразборчивые влажные хрипы. Озираясь, Азек всюду видел беснующихся арестантов: они безудержно применяли эфирные силы, будто умалишенные дети, залезшие поиграть в оружейную.

Над полом висели мерцающие тела, пожираемые ослепительно ярким огнем, — Псайкеры, не справившиеся со своим даром. Мимо них проносились горящие черепа, которые метали лазерные лучи и электрические разряды из подвесного оружия. В воздухе мерзостно извивались клубы черного, как смоль, дыма; с вытянутых рук беспощадных убийц срывались целые шквалы молний.

Человек с зеркальным лицом стоял на коленях в груде собственных лоснящихся кишок, и пылевое торнадо разрывало его на куски, орган за органом, конечность за конечностью.

Тогда Ариман кивнул.

— Я видел образ этого зала в руинах пирамиды Фотепа, — произнес он, держа ладонь на «Книге Магнуса».

Из красной дымки вышли Тайные Скарабеи с алебардами наперевес. На клинках плясало белое пламя. Командир терминаторов Онурис Гекс, называемый также Держателем Неба, с сарказмом посмотрел на Азека.

— Что, вот тут мы найдем осколок Алого Короля?

— Сюда нас направил примарх.

— И как же нам отыскать цель? — требовательно спросил Онурис.

Развернувшись, он выпустил из алебарды сверкающий поток огня в группу узников, которые преобразились в обезьяноподобных, но покрытых чешуей созданий. Пламенное копье сожгло чудовищ дотла.

— Точно не знаю, но для начала неплохо бы отыскать Махавасту Каллимака.

Гекс одарил Аримана еще одним испепеляющим взглядом. Именно из-за них воин удостоился прозвища, которым его именовали только шепотом и за глаза.

— По-твоему, летописец примарха здесь?

— Я так думаю.

— Ты так думаешь? И мы только поэтому пришли сюда?

— Мы тут потому, что душа Магнуса жаждет вернуть себе цельность.

Меж тем все новые легионеры Тысячи Сынов проходили через porta rubrun: Оперенные Никтея, Солнечные Скарабеи под началом Киу и Клинки Анкхару, воины Мемунима. Космодесантники немедленно разбирали сектора обстрела, вскидывали болтеры и экономными очередями расчищали участки зала вокруг себя.

Появился Менкаура в сопровождении Санахта и Люция. Мечник III легиона большую часть странствия провел у себя в каюте, но сейчас стало очевидно, что его биополе серьезно изменилось. Оно лучилось великолепием и даже большим, чем прежде, высокомерием — если подобное вообще было возможно. Между фехтовальщиками шагал ёкай, покрытый резными узорами; как только он вошел в зал, аура прикованного к нему демона засверкала от наслаждения.

— О, какие чудеса творятся пред нами! — вымолвил Афоргомон.

Материальное измерение расползалось по швам, пока Великий Океан забавлялся в нем с податливой плотью смертных.

— Тюрьму скоро разнесут на куски, — заметил Мемуним.

Легионеры его культа построились вокруг лидера сакральной мандалой и сдерживали взбесившихся арестантов болтерным огнем.

— Ну и пусть, — отозвался Киу. — Вы все чувствуете, для чего она использовалась, чем тут занимались наши враги. Чем скорее рухнет острог, тем лучше.

— Найдем то, ради чего пришли, и разнесем все остальное, — предложил Мемуним. — Ариман?

Азек прижал ладонь к обложке гримуара. «Книга Магнуса» обладала невообразимой мощью, каждый чернильный штрих ее безупречно выведенного текста — громадной значимостью и силой. Осколок души точно находился здесь: воин ощущал присутствие отца как призрачную, мельком замеченную тень, нерешительно цепляющуюся за край его поля зрения.

— Где ты? — прошептал Ариман. — Покажи мне…

Могучую сущность гримуара не потребовалось просить дважды. Восприятие Азека мгновенно распространилось по всей структуре Камити-Соны. Он почувствовал все огорчения, обиды, унижения и страдания, причиненные каждому узнику. Ему открылись души старожилов и новичков, слепцов и безумцев — души незнакомые и знакомые…

Ариман резко поднял взгляд на верхний ярус, где трое арестантов — мужчина и две женщины — карабкались по лестнице, спасаясь от хаоса. Заключенные несли на себе метку Просперо, благой знак всякого путника, побывавшего на тех когда-то прекрасных берегах.

Ползущий впереди мужчина обернулся, и Азек, узнав его, застыл от изумления.