— Мне очень жаль, поверьте, ваше величество, что мне одному приходится вам советовать. Я хотел бы только избавить ваше государство от внутренних неурядиц, которые невозможно устранить, если за престол будут бороться два брата с одинаковыми правами. Этот спор неизбежен и Франция из-за него может погибнуть.

— Чувствую, что вы правы, ваша эминенция, возможность чего-нибудь подобного приводит меня в ужас.

— Вы можете и должны это устранить, ваше величество.

— Так укажите, каким образом!

— Пусть наследником будет ваш первый сын, а рождение второго скройте от народа.

— Какая же участь ждет этого несчастного принца?

— Отдайте его пока в надежные руки, а позже мы подумаем, как устроить так, чтобы вознаградить его за эту тяжелую потерю. Главное в том, чтобы никто не узнал о его рождении, чтобы этот принц сам никогда не слыхал, чей он сын и брат. Не зная чего он лишился, он не станет и жалеть об этом, кроме того, ему тогда не придет в голову мысль посягать на наследство брата, и Франция будет ограждена от большого несчастья. Он будет жить в хорошей обстановке, которую мы обеспечим ему на всю жизнь, и не станет роптать на судьбу, если никогда не узнает тайны своего рождения. Я советую вам поступить именно так, все остальное мы еще успеем обдумать.

В будуар поспешно вошел лейб-медик.

Людовик обернулся к нему в напряженном ожидании.

— Ее величество благополучно родила второго принца, — сказал доктор, — но очень слаба, и, по-моему, не помнит, что дала жизнь двум детям. Камер-фрау сейчас же перенесла второго новорожденного в соседнюю комнату обергофмейстерины, ваше величество.

— Хорошо, — ответил за короля Ришелье, — кто, кроме вас, знает о рождении второго принца?

— Госпожа обергофмейстерина, камер-фрау, кормилица и бонна.

— Им надо велеть молчать, — продолжал кардинал. — Хорошо, что герцог де Бриссаль и госпожа де Шеврез уже ушли, теперь можно будет скрыть рождение второго ребенка.

— Как себя чувствует второй мальчик? — спросил Людовик.

— Несколько слабее первого, ваше величество, но хорошо сложен и здоров.

— Отведите меня к нему, я и его хочу видеть, — сказал король и ушел с доктором в комнату донны Эстебании.

Камер-фрау стояла там, держа в руках маленького принца, с первой же минуты жизни окруженного глубокой тайной.

Ришелье, оставшись один, стал ходить взад и вперед по будуару.

— Надо сделать так, как я сказал, — пробормотал он. — Отцовская любовь не спасет и не поддержит Францию, на царском троне надо уметь жертвовать личным чувством — это ведь давно известно по опыту. Второго принца надо как можно скорее удалить, иначе начнут потихоньку, под строгим секретом толковать о нем до тех пор, пока, наконец, не узнают все, а этого нельзя допустить. Я должен употребить все свое влияние, чтобы король не изменил решение. Он может иметь только одного сына, одного принца, второго надо удалить.

Людовик и доктор вернулись.

— Постарайтесь спасти королеву, сделайте все возможное, уберегите ее от опасности! — сказал король с озабоченным выражением лица. — Примите меры, чтобы ее ничем не беспокоили и не разговаривали с ней.

Доктор пообещал и ушел к Анне Австрийской.

Людовик подошел к кардиналу.

— Чувствую, ваша эминенция, — тихо сказал он, — что вы говорите правду. Для блага Франции и обоих принцев надо только одного из них воспитать, как принца, и показать народу, другой же мой сын вырастет, хоть и окруженный заботами о нем, но в более скромной обстановке.

— Преклоняюсь перед вашей замечательной силой воли, ваше величество, — сказал Ришелье. — Вы спасаете этим Францию от больших несчастий.

Милостивое обхождение, а больше всего деньги кардинала, совершенно подкупили папу Калебассе. Он при каждом удобном случае восхвалял великодушие и доброту Ришелье.

Когда ему начинали противоречить, он объяснял, что во всех злоупотреблениях виноваты его советники и подчиненные.

Сначала все дивились такой перемене в образе мыслей папы Калебассе, не понимая, разумеется, причин, но затем его убеждения стали производить свое действие, и в кружках, где бывал фруктовщик, стали верить его словам.

Кардинал не мог подыскать себе тайного шпиона и приверженца в народе лучше, чем папа Калебассе, который все еще не мог забыть, что всемогущий кардинал Ришелье удостоил его чести назвать своим любезным другом. Он очень гордился этим и хотел непременно заслужить выпавшую на его долю милость. Все свободное время папа Калебассе, исполняя желание кардинала, старательно подмечал и слушал, что делалось и говорилось вокруг.

В замке ему ничего не удалось узнать.

Жозефина попеременно с Ренардой дежурила у Милона, начинавшего постепенно поправляться, но ни от той, ни от другой папе Калебассе ничего не удалось выведать.

Обе знали его привычку выспрашивать, подслушивать и потом пересказывать все это по секрету всем и каждому, поэтому ему говорили лишь то, что не составляло никакого секрета.

О его отношениях с кардиналом они тоже еще ничего не знали, об этом он не очень распространялся.

Папа Калебассе перешел со своим товаром с улицы Шальо на улицу Вожирар, ближе к Люксембургскому дворцу.

Он рассчитывал, что его прежние покупатели ему не изменят и не побоятся расстояния. Никто не знал тайной цели, им руководящей, никто не подозревал, что папа Калебассе по поручению кардинала секретно занимается политикой и состоит у него тайным агентом.

Он так поставил свой лоток с фруктами, что мог хорошо видеть все происходившее у Люксембургского дворца — кто туда входил и кто оттуда выходил.

Вскоре он познакомился с некоторыми придворными слугами. Папа Калебассе неизменно следовал этой тактике. Он всегда принимался за прислугу, когда хотел разузнать о господах, и, конечно, имел успех. Таким образом, он узнавал все, что хотел, и никто не замечал его проделок.

Вскоре он совершенно освоился на новом месте, приобрел новых покупателей, кроме прежних, и успел кое-что подметить.

В тот вечер, о котором мы говорим, торговля папы Калебассе, видимо, шла лучше, чем когда-нибудь, потому что он необыкновенно рано связал свои корзины и скамейки.

Он кое-что заметил, услышал и должен был сейчас же сообщить об этом, кому следовало, поэтому он и закончил торговлю раньше обычного.

Отнеся товар, скамейки и огромный красный зонтик, десятки лет защищавший его фрукты от перемен погоды, в погреб, где он всегда прятал их на ночь, и заперев это хранилище на ключ, он отправился своей дорогой.

Папа Калебассе пошел не к отелю кардинала, стоявшему немного поодаль, а к лабиринту улиц, ведущих на берег Сены.

Давно уже стемнело, но улицы все еще были очень оживлены.

Надвинув на лоб темную, широкополую шляпу и засунув руки в карманы широких панталон, он в глубоком раздумье шел около домов и, дойдя до Сены, повернул к той ее части, где был Ночлежный остров.

У папы Калебассе, вероятно, было там какое-нибудь важное дело, потому что он шел очень быстро.

Дойдя до известного нам мостика, он подошел через несколько минут к гостинице Пьера Гри, где по-прежнему собирались толпы нищих, разносчиков и цыган.

Пьер Гри стоял за прилавком и усмехался. У него отлично шли дела и в потайном ящике денег становилось все больше и больше.

Хоть он уже и не рассчитывал на помощь детей, так как один сын умер, другой служил в гвардии при кардинале, Жозефина благодаря старику Калебассе нашла хорошее место. Пьер Гри все же был очень недоволен тем, что ему одному теперь приходилось вести все хозяйство.

Жюль Гри иногда показывался на Ночлежном острове, но только исключительно с одной целью — похвастать своим мундиром и жалованьем.

Пьер Гри был поражен, увидев между своими отвратительными гостями папу Калебассе. Но ему было некогда и он, продолжая спокойно наливать и подавать вино посетителям, следил только за ним глазами и с удивлением увидел, как старый фруктовщик сел за отдельный свободный стол.