— Поражаюсь твоему самообладанию! — ответил виконт, и Милон согласился с ним. — Иногда я замечал, что ты как-то особенно задумчив и неразговорчив, видел грусть на твоем лице, но больше ничего!

— Да, я невыносимо страдал, но не слабел, чтобы несчастная Магдалена не осталась одна, без опоры и защиты.

— Это было благородно с твоей стороны… — сказал растроганный Милон, — я теперь все понял и предвижу, что благородство победит в тебе.

— Но, — продолжал маркиз, — мне не суждено было успокоить и обеспечить Магдалену. Она не перенесла мысли, что по собственной вине разлучена со мной, — она была слишком несчастна, чтобы найти душевный покой в беззаботной и безбедной жизни, которую я ей предоставил. Однажды она вдруг пропала: ушла в бедном простеньком платье, не захотев больше принимать моей помощи!

— Тут начинается последний акт нашей трагической истории. Магдалена убежала, а у Ренарды пропало дитя, которое я ей поручил. Мать не в состоянии была больше терпеть разлуку со своим ребенком, она все бросила, от всего отказалась, чтобы вернуть только свое дитя. Я везде искал бедняжку… Я даже решился оставить военную службу, уехать с Магдаленой и ребенком из Франции и жить со своей семьей!

— Меня так радовала эта мысль. Вы видите, что я и тогда, все еще любя Магдалену, пренебрегал опасностями… Но слишком поздно я решился искать счастья в сближении с любимой женщиной! Несмотря на все мои старания, я нигде не мог найти ее.

— Но почему же ты не доверил нам свою тайну, ведь мы, наверное, общими усилиями изобрели бы средство для розыска пропавших.

— Это было самое тяжелое время для меня! — продолжал маркиз. — Помните, я нашел Магдалену во власти графа де Люиня, сделавшего ее своей пленницей! Вы эту историю знаете. Наступила, наконец, пора наказать негодяя и я сделал это, проткнув его шпагой! Он умер, но тогда я не нашел уже у него бедную безумную, потерявшую свое дитя… ее и мое дитя! Как вы знаете, от нас она уже уехала тогда.

— Какая несчастная женщина! — прошептал Милон.

— С той минуты я не знал покоя! У меня не было ни Магдалены, ни сына! Меня мучила мысль, что они терпят нужду, голод… я, наконец, стал роптать и безжалостная судьба как будто сжалилась надо мной — я нашел Магдалену!

— Неужели. Ты ее нашел?

— Да, я нашел в Сен-Дени бедную, сумасшедшую нищую, — продолжал маркиз дрожащим от страдания голосом. — Я проходил мимо нее… она протянула ко мне исхудалую руку за милостыней. Я взглянул на нее и задрожал… но сейчас же переломил в себе ужас и страдание… безумная нищая Сен-Дени была — Магдалена Гриффон, маркиза де Монфор! Она все еще не нашла своего ребенка и не могла связно ответить ни на один из моих вопросов… все что-то шептала, плакала… искала и потом опять впадала в апатию. Я привез ее в Париж, в этот замок, который я себе купил. Старая Ренарда знала все и взялась быть сиделкой при бедняжке. Магдалена занимает верхние, комнаты… теперь она под моей защитой! О мальчике я ничего не мог узнать! Вот конец рассказа о моем прошлом, о судьбе бедной красавицы Магдалены Гриффон, которая сделалась маркизой!

— Так она-то и была та несчастная, которую я видел здесь во время моей болезни? — спросил Милон.

— У Магдалены Гриффон, как у всех сумасшедших, есть свой пункт помешательства: она любит огонь и всеми силами старается добыть его. Престранная склонность! Она радуется при виде пламени! Впрочем, теперь ей лучше; в иные дни она бывает совершенно покойна, узнает меня и благодарит за любовь ипопечение. Невозможно равнодушно смотреть, когда она со слезами на глазах подходит ко мне, старается взять и поцеловать мои руки, умоляет найти ее дитя, нашего сына, которого сама постоянно зовет и ищет!

— Она, я думаю, может выздороветь, если он найдется, — сказал Этьенн, — горе потрясло ее рассудок, а радость, может быть, вернет его.

— Я потерял всякую надежду отыскать сына и когда-нибудь обладать Магдаленой так, как надеялся прежде. Вы все знаете теперь, друзья мои. Мне тяжело было рассказывать вам все это, но я обязан был это сделать.

— Дорогой, мы от души сочувствуем тебе, но, к сожалению, не можем в данную минуту ничем облегчить твое горе, — сказал с некоторым волнением Милон.

— Рассказ мой, — ответил маркиз, — может послужить тебе на пользу, друг мой. Обдумай хорошенько, на что решаться, не действуй очертя голову! Ведь часто минута определяет целую жизнь!.. Но довольно, прочь мрачные картины, которые я сейчас нарисовал вам, знайте, в минуты полного внешнего покоя они встают передо мной, терзая мое сердце. С вами, верные друзья, я научился спокойнее переживать свое горе.

О кардинале Мазарини говорят, что он нарочно пренебрегал воспитанием молодого короля, чтобы иметь над ним власть.

Он жаждал могущества и богатства и добился того и другого. Этот человек составил себе громадное состояние.

Скоро Людовик стал проявлять все больший интерес к хорошеньким женщинам, пирам, в то же время он пренебрегал всем, что касалось образования.

Мазарини утвердил в нем мысль, что он, как король и как человек, существо почти божественное и один может решать все.

Подобные взгляды привели Людовика к неслыханному поступку, ярко продемонстрировав его нрав. По наставлению Мазарини, он семнадцатилетним юношей, вошел в заседание парламента — в кавалерийских сапогах, с хлыстом в руке, чтобы явно продемонстрировать, что он — все в государстве.

В подобных случаях ему очень помогала величественная наружность, красивая осанка и твердость характера.

Большое влияние Мазарини на короля можно объяснить не одной только привязанностью и уважением к нему Анны Австрийской, но и тем, что главной целью жизни Людовика в то время были развлечения и удовольствия и что он почти все время проводил в обществе прекрасных племянниц кардинала.

Гортензия и Олимпия, вернувшись с дядей ко двору, справедливо заняли одно из первых мест при дворе благодаря красоте и воспитанию.

Король очень часто проводил время в их обществе. Особенно ему нравилась Олимпия Манчини, которая сумела привязать его к себе.

Ей льстило ухаживание короля, хотя многие принцы и герцоги почитали за честь, когда племянницы всемогущего кардинала позволяли им ухаживать за собой.

Людовик с каждым днем все больше и больше сближался с Олимпией, не встречая никакого сопротивления с ее стороны.

В один прекрасный вечер, когда племянницы кардинала были с королем в Сен-Жермене, случилось то, что проницательные люди давно уже предвидели.

Чудесная аллея, тенистые аллеи парка, аромат цветов — все располагало к прогулке.

Людовик вышел из мрачных высоких комнат замка подышать воздухом.

Уже вечерело, последние лучи заходящего солнца слегка золотили верхушки деревьев, тихий ветерок о чем-то шептался с молодыми деревцами, точно передавая им какую—то важную тайну или нашептывая им слова о божественной любви. Во всем огромном парке не было слышно ни звука. Вокруг было царство тишины.

Король, удалив свиту, стал бродить по прекрасному парку.

Подойдя к опушке леса, он вдруг увидел что-то светлое на скамейке, полузакрытой кустарниками.

Людовику захотелось узнать, кто или что это.

Парк и лес тонули в мягком, бледном полусвете заходящего солнца, луна только начинала всходить.

Людовик подошел, крадучись, и, разведя тихонько ветви, с изумлением отскочил назад.

Перед ним сидела прекрасная Олимпия, откинувшись на спинку скамейки, с книгой в руках.

Она была одна. Вокруг — ни души.

Прелестная девушка уединилась в этом уголке, чтобы никто ей не мешал, и, зачитавшись, не заметила, когда наступил вечер.

Людовик на цыпочках подошел и вдруг поцеловал полуоткрытую шею Олимпии.

Она вскочила, тихо вскрикнув.

Король громко засмеялся.

— Ай-ай-ай, мой прекрасный друг! Как же вы это так долго здесь засиделись? — сказал он. — Посмотрите, уже луна взошла!

— Как вы меня испугали, ваше величество!