А буквально через четверть часа настроение испортилось еще больше – хотя дальше, казалось бы, некуда…

На сей раз бравые ребятки из отдела по борьбе с незаконным оборотом оружия навестили магазин «Эльдорадо», принадлежавший Вилену Фокину по прозвищу «Доцент» (поскольку он, немалые усилия отдавая антикварной торговле, оставался еще и практикующим лектором кафедры биологии Шантарского универа). Все произошло по той же схеме: сначала не внушавший подозрений субъект прикупил себе прусскую чиновничью шпагу времен империи, а стоило ему выйти из магазина – влетели… Вообще-то в данном конкретном случае следовало качать права, высвистывать адвокатов и сопротивляться, не переходя законные рамки, – в отличие от всех прочих, у Фокина-то как раз имелась оформленная соответствующим образом лицензия на торговлю холодняком и изделиями из драгметаллов. Однако он вопреки писаным регламентам не вписал данные покупателя в соответствующий гроссбух – и, кроме того, будучи в некоторых отношениях классическим интеллигентом, перетрухнул, а потому и не качал прав…

Снова – изъятие всего имевшегося в магазине холодняка, среди которого имелась и пара вещичек, принадлежавших Смолину. Но самым печальным было не это. Происходящее целиком и полностью укладывалось во фразу из старого анекдота: «Тенденция, однако». В самом деле, чрезвычайно походило на кампанию. Подобные кампании на антикварный рынок влияют исключительно скверно – а противоборствовать им никак невозможно. Остается жить максимально осторожно, рассчитывать каждый шаг, к каждому покупателю из новых рентгеновски приглядываться, богу молиться, чтобы это стихийное бедствие поскорее кончилось…

Заведя машину во двор да так и оставив ее по летнему времени у самых ворот, Смолин, уже с наработанной за полгода сноровкой, захлопнул крашенные в армейский зеленый цвет створки – под азартный лай прыгавшей в своем вольере Катьки. Судя по тому, что она пребывала за решеткой, дела у Глыбы обстояли романтично…

Для подтверждения догадки Смолин сделал несколько шагов в сторону баньки, прислушался – и точно, оттуда явственно доносились характерные звуки, разве что чересчур драматические какие-то, очень уж ойкало и охало создание женского пола. Смолин постоял, кривя губы, но решил, что беспокоиться нет смысла: его битый жизнью квартирант слишком серьезную школу прошел, чтобы в половом вопросе налетать на нехорошую статью подобно прыщавому сопляку…

Он круто повернулся на каблуках, пошел к вольеру, откуда на него с обожающим визгом таращилась Катька – существо восьми месяцев от роду, кавказская овчарка по происхождению, этакая палевая кудряшка весом всего-то килограммов в сорок. На вид безобиднейшая личность – вот только не далее как позавчера насквозь прохватила ладонь монтеру: ну, сам виноват, его, как человека, наставляли ни в коем случае руку в вольер не совать, а он, обормот, хотя и трезвый, решил сдуру, что, ежели собачка ему улыбается и хвостиком виляет, ее и погладить можно. Вот Катька, не переставая улыбаться, его малость и приласкала…

Смолин протянул руку, погладил собаку по башке – Катька, передними лапами опершаяся на рабицу со своей стороны, была прямо-таки с него ростом. Сунул ей длинный батон и направился в дом, оглядываясь не без удовольствия: как-никак усадьба у него была первая в жизни.

Никак нельзя сказать, что он стал владельцем особняка: кирпичный домик особой роскошью не блистал. Кухня и две с половиной комнатки, плюс обширная мансарда. Да и район был не из самых престижных – но и не бичовской, что немаловажно. Зато подключен был к городским теплосетям и водопроводу и, что гораздо существеннее, располагался в живописнейшем месте – на правом берегу Шантары, на самой серединке высоченного пологого склона, где совсем близко начинался заповедник с его чащобами и причудливыми скалами. А вид оттуда открывался чуть ли не на весь Шантарск. По уму, следовало бы перебраться сюда окончательно, но Смолин никак не мог побороть окончательно полувековой инстинкт коммунального человека, полсотни с лишним лет (за вычетом двух на казарму и шести на барак) обитавшего исключительно в квартирах: двухэтажный деревянный дом, пятиэтажка, девятиэтажка, снова пятиэтажка… Трудно было порвать с муравейником окончательно…

А уж цветов, клумб… Прежние хозяева огородом практически не увлекались – так, пара-тройка грядок, – все усилия сосредоточив на цветах, не на продажу, а для собственного удовольствия. В этом, пожалуй, был смысл – даже Смолин, достаточно равнодушный ко всему этому разноцветному, пахучему и разномастному буйству, порой испытывал слабый намек на умиление: красиво все же…

Он открыл незапертую дверь, с ходу направился в самую большую комнату, которая обычно пустовала (сам он прочно обосновался в мансарде, ему хватало). Света зажигать не стал, было еще достаточно вечернего. Вот только дверь тщательно притворил за собой и крючок накинул (Глыбе он соврал, что крючок остался от прежних хозяев, и руки как-то не доходят снять – иначе, чего доброго, своим неслабым разумением быстро догадается о подлинных причинах и начнет шарить, не доберется, конечно, но все равно, неприятно получится…)

Надо же, каким параллельным зигзагом работали у них с покойным Кащеем соображалки – разве что отличаясь в деталях…

В углу комнаты вздымался корейский сейф метровой высоты, светло-коричневый, с двумя замочными скважинами и двумя цифровыми колесиками. Там и в самом деле лежала кое-какая мелочовка, но это был отвлекающий объект, нечто вроде фанерных макетов самолетов на ложных аэродромах, которые противник приглашается бомбить до посинения – а настоящие-то поодаль, отлично замаскированные…

Прислушавшись, он подошел к абстрактной скульптуре, намертво присобаченной к обитой вагонкой стене – хромированный стальной лист в форме палитры, на котором прихотливо разбросаны кропотливо приделанные, самые настоящие, разнокалиберные замочные скважины числом не менее дюжины, ключи, от плоских современных до старинных купеческих от амбарных замков, гаечные ключи, лезвия ножей и прочий металлолом. Извлек из кармана связку ключей, самый крохотный вставил в одну из скважин и повернул три раза против часовой стрелки.

Ровным счетом ничего не произошло – вроде бы. Тогда Смолин, ухватив припаянную на правом краю композиции ребристую головку от старинного безмена, потянул ее на себя с немалым напряжением сил. Что-то скрежетнуло, что-то звякнуло…

Справа, у самого пола, вертикально откинулся наружу почти правильный квадрат вагонки, целая секция в пять коротких выпуклых досточек, обнаружилась дверца заделанного в стену ящика, из хорошей спецстали – его Смолину за смешные деньги смастерили в одном из шантарских НИИ, чьи работнички от безденежья подрабатывали чем возможно. Лет двадцать пять назад за вынос из мастерских и квадратного дюйма этой стали надолго сели бы, уже «по политике», и выносившие, и Смолин, но с тех пор много воды утекло и многое поменялось…

Вот это и был настоящий тайник – ящик на полметра в глубину, с четырьмя полками, на которых аккуратными стопками лежали черные кляссеры и разнообразные коробочки.

Присев на корточки, Смолин уверенно, по памяти вытянул не вполне еще набитый, извлек из кармана пластиковый конвертик, из него – десяток тускловатых золотых монеток и привычно вставил их в прозрачные кармашки. Взвесил кляссер на руке, удовлетворенно хмыкнул. Это уже были не торговые склады, а его личный пенсионный фонд: золото как было, так и остается наилучшим средством помещения капитала, даже если произойдет некий катаклизм, за золотишко можно будет приобрести что тушенку, что патроны…

Запер ящик, аккуратно поставил на место дощатый квадрат, загнал до упора головку безмена, трижды повернул ключик в скважине на три оборота по часовой стрелке. Проверил. Заперто надежно. Металлоискателем тайник ни за что не возьмешь – слишком много металла вокруг, с этим именно умыслом и присобаченного там и сям. Конечно, если будет серьезный шмон, когда вскрывают половицы и отдирают все со стен… Но для такого нужны серьезнейшие поводы, которых он, будем надеяться, не давал и еще долго не даст…