Если Виктору не везло с вином, то определенно везло с тем, чтобы успешно притворяться препятствием на пути у бегущего. Сначала его жертвой пал воин противника в лесу, теперь вот – Теанар.

Молодой солдат бежал широко, размашисто – видимо, он вырос где-нибудь в деревне, и простор полей выработал такой тип бега. И еще, наверное, в той деревне не было кочек посреди дороги. Отсутствие привычки к означенным кочкам его и погубило. Теанар, уже протянувший руку, чтобы схватить беглого лесоруба за шиворот, внезапно обнаружил, что цель исчезла. Он хотел было осмотреться, чтобы вновь найти виновника баронского гнева, но обнаружил, что времени на осмотр почти не осталось. Он был практичным человеком, этот солдат с мудрой сельской хваткой и хозяйственной жилкой. Поэтому сразу же понял две вещи. Во-первых, в полете чрезвычайно трудно вертеть головой, потому что непреодолимо сильно хочется видеть, куда, собственно, летишь. Во-вторых, дверь выглядит крепкой. Очень крепкой. И, похоже, избежать столкновения с нею не удастся, несмотря на жгучее желание это сделать… Но воин сумел подавить зарождающийся крик и смог взять себя в руки, вспомнив то, чему учил его десятник: если проигрываешь бой – нужно это делать таким образом, чтобы и положение противника тоже ухудшилось.

Виктор был готов разразиться проклятиями, когда увидел, что произошло: солдат ударился головой о доски и рухнул так, что дверь оказалась заблокированной его телом. Требовалось время на то, чтобы очистить путь. А лакей и конюх уже почти пришли в себя. Конечно, они были слабее Ролта, но их ведь двое, к тому же другие слуги и солдаты уже бежали сюда.

Антипов схватил лежащего и, слегка приподняв над полом, швырнул тело в сторону конюха. Для лакея же, уже почти готового схватить сына лесоруба, Виктор использовал верное средство, применяемое еще в дни своего детства и которое по эффективности уступало мало чему. Он оскалился и зарычал. Будь на месте Валена солдат, тот бы, возможно, не испугался. Но лакей не был воином. В его глазах мелькнул страх – мало ли что придет в голову дурачку, – и он быстро отскочил прочь. Путь наружу был открыт.

Свобода. Сладостное слово. Ничего нет желанней. Можно обойтись без еды или питья, но без свободы – нет! Она, только она предел всех мечтаний. Каждый цивилизованный человек должен стремиться к ней, бороться с тоталитаризмом, рушить диктатуры, сражаться с тиранами. Виктор понял все это именно сейчас, когда взялся за ручку двери и рванул, рванул на себя. Он видел, как неторопливо, словно в замедленных кадрах, появляются кусок земли двора, чахлая трава, забор, какое-то ведро, ворота, глаза сотника Керрета…

Глаза сотника Керрета! Они находились буквально в метре от Антипова, и с ними еще можно было бы как-то смириться, если бы они были сами по себе, без головы и всего остального. Но – увы, к ним прилагалось могучее тело в броне, снабженное очень крепкими конечностями. Даже более того: за спиной сотника, чуть сбоку, стояли еще другие солдаты. И, судя по их виду, были готовы исполнить приказ барона буквально. А именно – схватить бедолагу Ролта. У Виктора мелькнула досадная мысль, что эти люди, похоже, лишены всякого воображения. Зачем же воспринимать слова Алькерта именно так? Почему не понять, например, иносказательно? Может быть, его милость просто изволит шутить?

Антипов сделал глубокий вдох и бросился на сотника. Какой у него был выбор? Назад, где слышен топот за спиной, или вперед, где безмолвные яростные глаза и крепкие руки? Бывший студент не стал выбирать ни того ни другого. Он выбрал ноги. А именно – вновь сгруппировавшись, совершив какой-то немыслимый изгиб в своем теле, нырнул между ног сотника. Он почувствовал, как чья-то рука хватает его за рубашку, и впервые пожалел, что не бежит обнаженным. А лучше даже не просто обнаженным, а обмазанным с ног до головы скользким маслом, которым пользуются некоторые борцы и культуристы. О, эти люди знают что делают. Их никто никогда не поймает.

Впрочем, качество материала оставляло желать лучшего, и с громким треском кусок рубахи оторвался. Мысленно благословив замковую портниху из наружников, Виктор быстро-быстро пополз вперед на четвереньках, пытаясь на ходу приподняться, чтобы перескочить через забор.

Его кто-то сумел схватить за ногу, Антипов, не глядя, лягнул обидчика другой ногой, хватка ослабла, и бывший студент уже был готов разогнуться, как вдруг что-то тяжелое навалилось на него. Отчаяние придало лесорубу сил. Он извернулся, пытаясь то ли ударить, то ли укусить, ухватил пальцами за что-то мягкое, скорее всего, ухо, рванул, услышал чей-то вопль, потянул еще сильнее, но тут же понял, что не в состоянии шевелиться. Его руки оказались прижаты к земле. Ноги тоже. Как минимум, трое воинов держали его. Из последних сил приподняв голову и скосив глаза, Виктор увидел барона, который, видимо, наблюдал за всем действием с самого начала.

Алькерт подошел к нему, обескураженно качая головой, наклонился и сказал:

– Ну ты, Ролт, даешь.

После чего развернулся и отправился обратно в дом.

Через полчаса Виктор сидел в отдельной комнате на том же самом постоялом дворе. Его никто пока что не бил, и даже дверь была не заперта. В этом отсутствовала необходимость – на ногах Антипова красовались самые настоящие кандалы: два железных кольца, скрепленных цепью между собой. С такими не убежишь.

Появление кандалов и отсутствие побоев объяснялось просто: барон любил награждать и наказывать своих подданных прилюдно. В воспитательных целях. Поэтому приказал пока что не трогать сына лесоруба и отложить кару до прибытия в замок.

«Вот и приехали, господин Колумб, – печально думал бывший студент, разглядывая скудную обстановку комнаты, состоящую из матраса и скамьи. – Недолгая у меня была карьера. Вот это и значит – невезение. И почему барон именно в тот момент должен был увидеть мой разговор с этим типом… как его? Ан-Ерресом. Вот же молодой отморозок. Да и Алькерт тоже хорош. Боится графа. А ведь сам наверняка этого ан-Ерреса недолюбливает. И почему я должен страдать из-за сословных предрассудков? Бежать нужно как-то, бежать…»

Но побег был весьма затруднителен. Комнату Ролту выделили на третьем этаже и категорически запретили спускаться во двор без разрешения. Окно располагалось аккурат над парадной дверью. На ночь незадачливого сына лесоруба грозили запереть. Как бежать? Будь Виктор профессиональным взломщиком, у которого припрятаны за поясом отмычки и инструменты кузнеца, он бы как-нибудь смог избавиться от кандалов и открыть замок. Но ничего этого у него и в помине не было, включая навыки вора.

У Антипова на душе скребли кошки. Нет, конечно, он был не против наказания, если уж сделал что-то плохое и попался. Но проблема в том, что, с его точки зрения, ничего плохого не случилось, а наказание категорически не нравилось. Хотя, конечно, это не первая несправедливая кара в его жизни (точнее, жизнях). С этим тоже можно смириться. Но сам метод!

Виктор особенно не возражал против того, чтобы посидеть в тюрьме. Денек-другой. Еще и не такие люди там сидели. Можно даже в кандалах, если это кому-то нужно. Но телесные наказания были противны его сути.

Сидя на матрасе, набитом соломой, Антипов очень переживал по этому поводу. Его кулаки непрерывно сжимались и разжимались, в то время как Виктор, не обращая ни на что внимания, вынашивал планы побега. Эти планы разбивались о суровую реальность, но молодой человек не переставал думать.

«С кандалами я далеко не убегу, – рассуждал бывший студент. – Понятно, что меня сразу же схватят. Хотя, с другой стороны, зачем бежать? Можно ведь красться. Вопрос лишь в том, как, куда и что я буду делать там, где окажусь».

Кроме всего прочего, сыну лесоруба было бесконечно жаль, что его блестящая идея по поводу обучения у опытного фехтовальщика накрылась медным тазом. Если не получится сбежать, то барон, естественно, потащит его обратно в замок. И потом, даже если удастся перетерпеть наказание, нужно будет возвращаться в город пешком по незнакомой и неприветливой местности, где каждый феодал считает себя властителем судеб, а люди относятся к путешественникам в высшей степени подозрительно. И эту подозрительность может смягчить только одно из двух: сильный отряд за спиной или быстрая лошадь. По какой-то странной причине люди относятся с большей враждебностью к тому, кого могут поймать, чем ко всем остальным.