Когда он написал мисс Мильрой, Мидуинтер воспользовался случаем поговорить с ним о необходимых деловых распоряжениях на время его отсутствия в Торп-Эмброзе. Решили, что слугам будет выдаваться жалованье на стол и что Бэшуд останется на своей должности. (Мне как-то не нравится появление Бэшуда при моих теперешних планах, но нечего делать.) Следующий вопрос — о деньгах — тотчас был решён самим Армадэлем. Все его наличные деньги — большая сумма — Бэшуд должен сдавать в банк Куттса на имя Армадэля. Он сказал, что это избавит его от скуки писать письма своему управляющему и позволит тотчас взять, сколько нужно, когда он поедет за границу. План, предложенный таким образом, был самый простой и безопасный и был одобрен Мидуинтером. Тем и закончилось бы деловое совещание, если бы об этом вечном Бэшуде опять не было упомянуто в разговоре, что продолжило его в совсем новом направлении.
Мидуинтеру пришло в голову, что не следует возлагать всю ответственность по Торп-Эмброзу на Бэшуда. Не испытывая к нему ни малейшего недоверия, Мидуинтер чувствовал, однако, что над Бэшудом следует поставить кого-то, к кому он мог бы обратиться в случае появления непредвиденных обстоятельств. Армадэль не стал на это возражать, он только спросил, кто это будет.
Ответ нелегко было дать. Можно было пригласить одного из торп-эмброзских стряпчих, но Армадэль был в дурных отношениях с обоими. О примирении с таким лютым врагом, как стряпчий Дарч, нечего было и говорить, а просить Педгифта занять его прежнее место значило бы безмолвно одобрить со стороны Армадэля гнусное поведение стряпчего со мною, что не согласовалось бы с уважением, которое он испытывал к женщине, собирающейся скоро стать женой его друга. После долгих рассуждений Мидуинтер дал новый совет, по-видимому устранивший затруднение. Он предложил Армадэлю написать к одному почтенному стряпчему в Норуич, объяснить ему своё положение в общих словах и просить, чтобы он взялся за его дела и занял место советника и начальника Бэшуда, когда этого потребуют обстоятельства. Норуич недалеко от Торп-Эмброза, находится на одной железной дороге, и Армадэль не видел никаких препятствий для принятия этого предложения и обещал написать норуичскому стряпчему. Боясь, чтобы он не сделал какой-нибудь ошибки, если будет писать без его помощи, Мидуинтер сам написал ему черновик письма, и Армадэль теперь переписывает и сообщает Бэшуду, чтобы он сдавал деньги в банк Куттса.
Эти подробности так скучны и неинтересны, что я сначала не решалась записать их в мой дневник, но, поразмыслив, убедилась, что они слишком важны для того, чтобы обойти их молчанием. Если смотреть на них с моей точки зрения, они значат, что Армадэль сам отрезал все сообщения с Торп-Эмброзом, даже письменные. Он почти что умер для всех оставленных там. Причины, которые привели к такому результату, конечно, заслуживают лучшего места, какое я могу уделить им на этих страницах.
Августа 1. Нечего записывать, кроме того, что я провела спокойный и счастливый день с Мидуинтером. Он нанял коляску, и мы поехали в Ричмонд и обедали там. После сегодняшнего дня невозможно обманывать себя долее. Что ни вышло бы из этого, я люблю его.
Я впала в уныние, как только он оставил меня. Мной овладело убеждение, что гладкое и счастливое течение дел после приезда в Лондон — слишком гладко и удачно для того, чтоб так продолжалось и дальше. Меня что-то тяготит сегодня посильнее тяжёлого лондонского воздуха.
Августа 2. Три часа. Мои предчувствия, как и предчувствия других людей, часто обманывали меня, но я почти боюсь, что вчерашнее предчувствие стало пророческим на этот раз.
Я пошла после завтрака к модистке, живущей поблизости, заказать несколько летних нарядов, а оттуда в гостиницу Мидуинтера — условиться с ним о новой поездке за город. Я ездила в кэбе к модистке и в гостиницу, но, когда я возвращалась, мне опротивел несносный запах в кэбе (верно, кто-нибудь в нём курил), я вылезла и отправилась пешком. Не прошло и пяти минут, как я приметила, что за мной следует незнакомый мужчина.
Может быть, это ничего не значит, кроме того, что какой-нибудь праздношатающийся был заинтересован моей фигурой и вообще моей наружностью. Моё лицо не могло произвести на него впечатления, потому что оно было закрыто по обыкновению вуалью. От модистки или от гостиницы следовал он за мной, не могу сказать, не знаю также точно, последовал ли он за мной до дверей квартиры; я только знаю, что потеряла его из виду, прежде чем вернулась домой. Нечего делать, надо ждать, что подскажут события. Если в том, что приметила, есть что-нибудь серьёзное, я скоро это узнаю.
Пять часов. Это серьёзно. Десять минут назад я была в своей спальне, которая сообщается с гостиной. Я выходила из спальни, когда услыхала незнакомый голос на площадке — голос женский. Через минуту дверь гостиной вдруг отворилась, и этот женский голос спросил: «Эти комнаты вы отдаёте внаймы?»
Хотя хозяйка, стоявшая позади, отвечала: «Нет, выше», эта женщина прямо вошла в мою спальню, как будто она не слышала. Я успела захлопнуть дверь перед её носом, прежде чем она увидела меня. Последовали непременные объяснения и извинения между хозяйкой и незнакомкой, а потом я опять осталась одна.
Я не имею времени писать долее. Ясно, что кто-то старается увидеть меня, и если бы не моя расторопность, эта незнакомая женщина добилась бы своей цели, застигнув меня врасплох. Она и мужчина, следовавший за мной на улице, как я подозреваю, действуют заодно, а, вероятно, на заднем плане скрывается кто-нибудь, чьим интересам они служат. Не миссис ли Ольдершо нападает на меня втёмную? Или кто-то другой? Всё равно, кто бы это ни был, моё настоящее положение слишком критическое, им шутить нельзя. Я сегодня же должна выехать из этого дома и не оставить следов, по которым могли бы отыскать меня в другом месте.
Августа 3. Улица Гэри, Тоттенгэмская Дорога. Я уехала вчера (написав извинение Мидуинтеру, в котором моя больная мать была достаточной причиной для моего исчезновения) и нашла убежище здесь. Это стоило мне денег, но цель достигнута: никто не мог проследить за мной от Новой Дороги до настоящего адреса.
Заплатив моей хозяйке необходимый штраф за то, что оставляю её без предуведомления, я устроила так, что её сын отвёз мои вещи в кэбе и сдал в багажное отделение ближайшей железнодорожной станции, и послал мне квитанцию в письме на почту. Пока он поехал в одном кэбе, я уехала в другом с немногими вещами, необходимыми на ночь, уложив их в дорожный мешок. Я прямо поехала к модистке, в магазине которой, как заметила вчера, есть чёрный ход к конюшням. Я вошла в магазин, оставив кэб ждать меня у дверей.
«Меня преследует какой-то мужчина, — сказала я, — и я хочу освободиться от него. Вот деньги извозчику. Подождите десять минут, потом отдайте деньги, а меня выпустите сейчас чёрным ходом».
Через минуту я была у конюшен, а там на соседней улице, на другой, на третьей, села в проезжавший омнибус и опять была свободна от слежки.
Прервав все сообщения между собой и моей последней квартирой, я позаботилась прежде всего (в случае, если подстерегают Мидуинтера и Армадэля) прекратить все сношения, по крайней мере на несколько дней, между мной и гостиницей. Я написала Мидуинтеру — опять ссылаясь на мою мать, — что связана обязанностями сиделки и что пока мы должны поддерживать связь только письменно. Так как я ещё не знаю, кто мой скрытый враг, то не могу сделать большего для своей защиты, чем сделала теперь.
Августа 4. Оба друга написали мне из гостиницы. Мидуинтер выражает сожаление о нашей разлуке в самых нежных словах. Армадэль просит помочь ему в весьма щекотливой ситуации. Письмо от майора Мальроя было препровождено к нему из большого дома, и он прислал это письмо ко мне.
Выехав из приморского города и поместив свою дочь в школу, ранее выбранную для неё (в окрестностях Или), майор вернулся в Торп-Эмброз в конце последней недели и в первый раз услышал разговоры об Армадэле и обо мне и немедленно написал об этом Армадэлю.
